Читать книгу "Ветвящееся время: История, которой не было - Владимир Лещенко"

Подверглись бы чистке верхнее и среднее звено партийных кадров. Все, подозреваемые в национализме и прочих идеологических грехах, были бы так или иначе изгнаны из активной политики. Самые высокопоставленные отправились бы послами в африканские страны и островные республики Карибского моря, другие переведены на «хозяйственную работу», или просто отправлены на пенсию. При этом в равной степени пострадали бы как представители национальных республик, так и РСФСР – те, что выражали бы недовольство приниженным, по их мнению, положение Российской Федерации, высказывались бы за перераспределение в ее пользу бюджета, или создание своей компартии. Такие и им подобные разговоры, и вообще – обсуждение данной темы, в свете сербского опыта, попали бы под запрет.

СССР использовал бы все дипломатические и политические средства, чтобы не допустить военного вмешательства США и НАТО в конфликты, вспыхнувшие на территории бывшей Югославии – боснийский, сербско-хорватский, и наконец – косовский. Это приводит к тому, что конфликты эти затягиваются, становясь, зачастую, даже более кровавыми, чем в реальности.

Вместе с тем, несмотря на определенное сочувствие у заметной части общества к Сербии, советское руководство не выступает на ее стороне открыто, хотя какие-то негласные контакты, вполне вероятно поддерживались бы. Официально же правительство Милошевича клеймилось как буржуазное, националистическое, предавшее идеалы коммунизма, и тем самым – ввергшее Югославию в катастрофу (последнее, кстати, совершенно справедливо).

Попутно, балканская проблема могла бы обрести еще один, неожиданный аспект – социалистические страны, граничившие с бывшей СФРЮ предъявили бы претензии на часть ее территорий, ранее входивших в их состав, или населенных родственными им народами. СССР не замедлил бы поддержать эти претензии силой оружия, несмотря на резкую реакцию Запада, аналогичной той, что последовала, например, на ввод советских войск в ЧССР в 1968.

К Болгарии могла быть присоединена Македония, к Румынии – сербская часть Олтении, к Венгрии – Воеводина.

От анализа внешнеполитической виртуальности, и связанных с нею процессов, вновь вернемся к чисто внутренним проблемам.

Коснемся теперь национального вопроса, который, хотя и был действительно решен в Советском Союзе «в основном», но относится к вопросам такого рода, которые принципиально невозможно решить окончательно.

Думается, что наилучшим из имевших на тот момент хождение в кругах, близких к власти, хотя, разумеется, и далеко не идеальным рецептом, стал бы повсеместный переход к национально-пропорциональной системе. То есть соотношение представителей различных национальностей в органах власти, учебных заведениях, и т.д., в общем и целом соответствовало бы проценту каждой из них в населении страны.

Правда, высшей власти, прими она подобное решение, пришлось бы преодолеть сопротивление представителей части высшей московской бюрократии, видевшей в притоке свежих сил из республик угрозу своему положению. Были бы также противники у данной политики и так сказать, по идейным соображениям – скрытые националисты из числа представителей партийных организаций центральных областей России, те, кого небезызвестный Г. Попов назвал «великорусской партией».

Но вряд ли подобное недовольство было бы сколь-нибудь сильным а главное – организованным – вышеупомянутая «партия» представляла собой десятка два– три второстепенных членов ЦК.

Тем более, что, с другой стороны, например, мощнейшая украинская партийная организация целиком бы поддержала высшее руководство в этом начинании.

Но, следует подчеркнуть – проблемы национализма в нашей стране не существует.

Это, разумеется, не значит, что национализма не было как явления. Но он не являлся именно проблемой, угрожающей основам государства, каким он стал с конца восьмидесятых -начала девяностых, (и до сих пор является – уже и для РФ, да и не её одной) под влиянием резко изменившейся социально-политической обстановки.

Вообще же, все разговоры об «объективном» характере роста национализма в СССР во второй половине восьмидесятых, противоречат фактическим данным. В частности, согласно исследованиям академика Яременко, проведенным как раз в середине восьмидесятых годов, например, наблюдалась явственная тенденция переселения в южные регионы России жителей кавказских республик. Причем, как свидетельствовали беспристрастные данные статистики, росло и число смешанных браков. Более того, «во многих русских семьях предпочитали зятя-кавказца: крепкий хозяин, не пьет, всегда обеспеченна помощь и поддержка его родственников». На 1987 год около одной седьмой части всех браков были межнациональными, а кое-где (например, в Казахстане) это число достигало одной трети.

Утверждающим обратное можно задать простые вопросы – сколько сторонников «самостийности» было в Одессе, Донбассе и Харькове; насколько популярна была в Белоруссии идея отделения от Союза; и напоследок – как широко было распространено такое явление, как молдавский национализм.

Не говоря уже к примеру, об армянском национализме, росту которого способствовала память о геноциде армян 1915 – 20 годов, принимая во внимание, что осуществившая его Турция была еще членом НАТО и стратегическим союзником США.

Возвращаясь к тому, о чем говорилось в начале главы – ровным счетом никаких объективно значимых факторов, которые могли бы столкнуть СССР на рельсы «плюралистической демократии», и привести к власти «нетоталитарный» режим, не существовало.

Думается, даже самый убежденный либерал не станет отрицать, что идея об установлении на территории Советского Союза западного образа жизни была достоянием ничтожного меньшинства, которым, при обычном развитии событий можно было бы пренебречь – настолько малое влияние на обстановку в стране эти люди оказывали. Активных борцов с существовавшим строем в абсолютном исчислении было такое ничтожное количество – несколько более двух тысяч на двести семьдесят с лишним миллионов, что ими можно было пренебречь.

Что и не удивительно – если еще, к примеру, в Прибалтике было немало людей, помнящих иной уклад жизни, то на остальной территории СССР социализм давно воспринимался как некая данность, нечто существующее изначально и вечное (см. выше). Например, в РСФСР абсолютное большинство населения даже не могло бы даже внятно ответить на вопрос: каких цветов был дореволюционный флаг. (82,39)

Кстати, это еще один пример того, как, по большому счету иллюзорна надежность в сущности любых социальных структур и самих основ всякого общества.

Как вспоминает по этому поводу писатель– диссидент Анатолий Гладилин, незадолго перед своим отъездом за рубеж он беседовал с Сахаровым, и на вопрос -почему тот уезжает, ответил, что не уехал бы, будь у него надежда на какие-либо изменения, а так «государство это необычайно крепкое: простоит еще двести лет».

Таково господствующее настроение в обществе, ощущаемое, правда, по разному в разных слоях и группах общества – кем-то с удовлетворением, кем – то с усталым сожалением, кем-то – с равнодушием, а кем-то -со злым отчаянием. Настроения эти привели, кроме всего прочего еще и к тому что, как отмечают все наблюдатели, к началу восьмидесятых наблюдался явный спад диссидентского движения. Этот процесс, не будь достопамятного апрельского пленума и всего, что последовало за ним, продолжал бы углубляться. Ряды правозащитников практически бы не пополнялись, часть эмигрировала бы, другие надолго оказались бы в тюрьмах и лагерях. Тем более, что после того, как в конце семидесятых – начале восьмидесятых, были арестованы практически все руководители (порядка пятисот человек) диссидентского движения, оно уже явно пошло на спад.