Читать книгу "У нас в саду жулики - Анатолий Михайлов"

И все, конечно, слышали.

Потом сидим, и уже после стакана Димон мне и говорит:

– Да ты, Толян… в натуре… че, оборзел… записывать такую х. ню!

И еще потом, наверно, полчаса с ними спорил. И все меня защищал. Что не такой уж я му…к, как они обо мне думают.

Прекрасный народ

– Ну, что, угадал?.. – хитро улыбается мне Еся.

– Да подожди ты, – смеюсь, – дай человеку подумать…

Ну, и стою и думаю. А он меня в это время жалеет.

Еся из Одессы, и он перворазрядник по боксу. И, хотя до мастера спорта не дотянул, владение техникой боя помогает ему и сейчас. Еся работает вышибалой в ресторане «Зодиак».

– Какую потеряли страну… – и с укоризненной досадой качает пострадавшей в тяжелых боях головой, – какой прекрасный народ…

И лучшие из лучших стоят теперь здесь, на Брайтоне, и за какие-то гроши предлагают прохожим свое искусство. Вместо того чтобы писать сценарий к кинофильму «Кубанские казаки».

Он этот кинофильм смотрел, наверно, десять раз. И сейчас бы не отказался еще.

– Все, – говорю, – отгадал. Сегодня, – улыбаюсь, – за левое.

И попал в самую точку: сегодня Горбачева надо повесить за левое яйцо. А Ельцина – за правое.

А завтра – наоборот.

И такую загадку он мне задает каждый день. Уже, наверно, целый месяц. И я ему каждый день целый месяц подряд отгадываю.

Лицо соломона

1

Профессионала сразу видно по почерку: сначала оторвет у мухи крыло, а потом наблюдает – полетит или не полетит?

Небрежно так схватил и, ткнув наугад в страницу, чуть ли не на весь «Интернейшенел» водит по строчке пальцем.

А там у меня такая фраза: «Рельеф – это почерк земли. Отпечаток ее души».

– Ну, разве, – смеется, – так пишут? Ведь ты же, – улыбается, – художник… Толстой, прежде чем…

Но я его перебил:

– А, ну, – говорю, – «ложи в зад»! – И вырвал у него свою книжку из рук. – И больше, – предупреждаю, – не трогай.

Стоит и, переваривая мою реакцию, все продолжает улыбаться.

И вдруг без всякого перехода как-то вмиг посерьезнел. И смотрит мне прямо в глаза. И взгляд не то чтобы отливает свинчаткой. А так. Сразу же дисциплинирует.

– Хотел, – говорит, – тебя проверить. – И протягивает мне петушка. – Виталий.

Потом, правда, и сам оказался художник.

И у него здесь даже своя мастерская. И если я заслужу, то он меня может к себе пригласить в ассистенты. В порядке обмена опытом.

– Покажешь, – и снова заулыбался, – свои записные книжки.

Ну, я, конечно, сразу же обрадовался: давно я уже не встречался с настоящими художниками. Да еще не где-нибудь, а здесь. Где все далекое вдруг так до боли сближает.

2

И теперь он для меня вроде старшего брата. А я как будто где-нибудь на койке в больнице имени Куйбышева. И он мне принес апельсин.

– Вот, – говорит, – видишь доллар?

Я говорю:

– Ну, вижу.

– А это, – спрашивает, – знаешь что? – и на обратной стороне на рисунке дотрагивается до кружка.

– Ну, – улыбаюсь, – кружочек.

– Кружочек… Сам ты, – усмехается, – кружочек. – И даже почему-то рассердился.

Оказывается, корона Николая Второго.

– А это, – объясняет, – Ипатьевский дом.

– Ну, и что, – говорю, – дальше?

– А ты, – улыбается, – подумай…

И мы с ним вместе стоим и думаем.

– Ну, что, – смеется, – так и не догадался?

– Ладно, – говорю, – сдаюсь.

И оказалось, первый президент России.

3

И вдруг приносит мне томик Антона Павловича Чехова. Я думал, решил продать, и уже приготовился торговаться. А у него, оказывается, такая работа.

– Вот, – говорит, – читай. – И открывает заранее приготовленную страницу. А между страницами закладка.

– Читай, – улыбается, – читай.

И то, что надо прочесть, подчеркнуто красным карандашом.

«Егорушка встряхнул головой и поглядел вокруг себя; мельком он увидел лицо Соломона, и как раз в тот момент, когда оно было обращено к нему в три четверти и когда тень от его длинного носа пересекла всю левую щеку; презрительная улыбка, смешанная с этой тенью, блестящие, насмешливые глаза, надменное выражение и вся его ощипанная фигурка, двоясь и мелькая в глазах Егорушки, делали его теперь похожим не на шута, а на что-то такое, что иногда снится, вероятно, на нечистого духа».

И два последних слова подчеркнуты два раза.

Гуляй, рванина!

А вот и свой человек из общества «Память».

На нелепых, точно у клоуна, каблуках остроносые штиблеты. Белые шаровары. Но все замызгано. Похоже, что где-то шарахался. На животе завязанная со спины узлом оранжевая рубаха. Поверх узла кудрявые черные волосы.

Все топчется и что-то сам себе бормочет. И никак не разобрать: по-русски или по-еврейски.

Бросил монетку и тупо на нее уставился. Орел или решка? И тут же о ней позабыл.

Напротив экран и на экране Вилли Токарев. Теперь уставился на экран.

– Вые. л… бля… мою жену…

Подумал и добавил:

– За сто долларов…

Все смотрит и еще добавляет:

– В рот…

И уже окончательно:

– За десять долларов.

Подходит к моему столу и разглядывает на книжке мою фотографию.

Теперь разглядывает меня.

– Во, бля… – наверно, решил, что двоится. – Тору, – спрашивает, – читал?

Стою и даже и не знаю. Не знаю, что ему сказать. Молча наблюдаю.

Откуда-то из шаровар вытаскивает плоскую малиновую бутылку и ставит ее прямо на книгу.

Похоже, что дорогая. Какой-нибудь ликер.

Ушел.

Стою и опять не знаю. Теперь не знаю, что мне делать дальше.

Сосед, что торгует зубной пастой, меня успокаивает.

– Сейчас, – говорит, – придет.

И оказался пророком.

Уже из рубашки вынимает похожие на картофель фруктины.

– Я бля… украл… а тебе дарю…

И, засунув свой малиновый эликсир обратно в шаровары, исчез. Теперь насовсем.

Я смотрю на картофелины. Какой-то диковинный овощ. А вдруг отравленные? Или сейчас взорвутся.