Читать книгу "На исходе лета - Уильям Хорвуд"

превозносящими Камень. Я заметила, что среди собравшихся кротов много явных калек и тяжелобольных. Жалкое зрелище! Тем не менее я оставалась там, а поскольку возбуждение в толпе возросло в ожидании появления Крота Камня, мною никто не интересовался.

В помещении пахло потом и становилось все жарче, как вдруг все затихло и в дальнем углу, у входа, охраняемого двумя-тремя кротами покрупнее, мне незнакомыми, появились двое. Это были пожилые кроты — ничем не примечательный крот с облезлой головой и того же возраста кротиха, но здоровая.

— Жаль, что ты не узнала их имен, — пробормотал Терц.

— Почему же не узнала! — оскорбленно воскликнула Уорт.— Ободренная тем, что меня никто не приметил, я спросила об этом ближайшего камнепоклонника, поскольку мой собственный информатор стоял поодаль, чтобы меня не обнаружили, но он потом подтвердил названные имена. Это были Мэйуид и Сликит.

Заметив изумление Люцерна и Терца, Уорт прервала свое повествование и спросила:

— Вы знаете их?

— Мы слышали о Мэйуиде, — спокойно проговорил Терц. — А Сликит — это бывшая сидим, помощница Госпожи Слова Хенбейн. Что ж! Это просто замечательно, будущий Господин Слова!

— Да, Хранитель-Наставник Терц. Продолжай, Уорт.

— За этими двумя вошел тот, кого называли Кротом Камня. Перед его приходом возникла пауза, возбуждение возросло еще больше. Признаюсь, мне стало плохо от жары и оттого, что я присутствую в таком святотатственном месте, и я вознесла молитву Слову с просьбой охранить меня...

Но тут он вошел. Вошел один — в это душное, шумное, сумрачное помещение...

Она замолчала, а глаза ее смотрели куда-то мимо Люцерна и Терца: перед ней проходила картина, что она наблюдала тогда. Но самое необычное в этой паузе, поначалу нарушаемой лишь звуком, производимым когтями Слая, записывавшего слова элдрен, то, что явственно почувствовалось, как менялось отношение Уорт к Бичену, словно, вспоминая тот момент, она не могла решить, как ей говорить об увиденном — уничижительно или с благоговением.

Пауза затянулась, поскольку сомнения, возросшие от этой явной борьбы противоречивых чувств, закрались и в умы слушающих, — спустя несколько минут Уорт проговорила с истовой страстностью:

— Крот Камня — это молодой самец, красивый, здоровый, с глазами, от которых трудно отвести взгляд. Он быстро осмотрелся, и я узнала в нем крота, который раньше предстал передо мной как свечение. Он улыбнулся, и его улыбка была улыбкой невинности, он заговорил, и его голос ласкал слух. О, берегитесь этого крота, кроты Слова! Берегитесь речей, произносимых им, соблазна, исходящего от него! Я никому еще не признавалась в этом, но я боюсь силы, которой он владеет! Да, боюсь! Зло кроется в его внешности, исполненной красоты и силы, зло содержится в его речах, сладких и убедительных, зло живет в его идеях, основанных на бездумной, безрассудной убежденности в грядущем Безмолвии. Но самое главное зло — в его глазах, которые влекут к себе, как взгляд ревущих сов, и ослепляют, парализуют, приводят к гибели.

Такова природа зла, увиденного мной тогда: это обольщение, которому тот крот подверг всех слышавших его, кроме меня, хранимой мудростью истинного Слова.

И все же я была свидетелем его могущества. Другие пытаются отрицать это могущество. Они не скажут вам правды, потому что боятся его или обольщены им. Но я видела, я засвидетельствовала его могущество и говорю вам о нем. Я уже сказала, что в помещении было жарко и смрадно, пока не пришел этот крот Бичен, но, когда он вошел, стало прохладно, и распространилось благоухание, подобное запаху травы в июне, и беспокойные сразу притихли. Зло! Я говорила, что там были калеки и болящие. Я видела это и свидетельствую: они звали его Крот Камня, и он говорил о Камне. Они окружили его и прикасались к нему — и исцелялись. Я видела крота, который еле передвигался с помощью других, и он исцелился от прикосновения лапы Крота Камня. Я видела, как он вернулся на место без посторонней помощи. Я видела слепого, его глаза были в слизи от проказы, — его зрение восстановилось. И я видела слабоумного, чья речь была бессвязным бормотанием, — он стал говорить ясно. Зло! Все это зло и порок.

Я не буду описывать всю эту ночь — не могу, скажу только, что исцеления перемежались молитвами и песнопениями, славящими Камень по старому языческому обычаю. Иногда крот Бичен произносил их, иногда присутствующие кроты выкрикивали их, и на это было страшно смотреть.

Но когда крот Бичен попросил всех с любовью прикоснуться друг к другу, настало испытание для меня. Я чувствовала, что Слово не хочет моего участия в этом обряде, и поэтому только притворилась, что коснулась крота рядом со мной, но на самом деле не касалась его.

И в этот момент моего обмана Крот Камня закричал, словно от боли, и сказал:

— Кто из вас не прикоснулся ко мне? — И потом еще раз: — Кто из вас не любит меня?

Когда в третий раз я не прикоснулась к стоящему рядом кроту, Бичен крикнул:

— Говорю вам, среди вас есть одна, кто мучит меня, и Камень узнает ее, Камень придет к ней, и Камень простит ее, потому что в момент моего ухода она позовет меня, как я зову ее сейчас, и она коснется меня, когда остальные побоятся сделать это. Ее имя будут поносить, но она будет прощена. Я уже знаю ее и узнаю снова. Да будет так со всеми, кто сражается против Камня, — пусть в конце концов они будут прощены!

Когда Уорт повторяла слова Бичена — или его предполагаемые слова, — ее голос менялся, становился мягким, певучим, а рыльце принимало забавное блаженное и нежное выражение, которое только подчеркивало ее сущность — непреклонную нищету духа.

Потом ее манеры резко изменились, и в злобе, еще более страшной по контрасту с прежним спокойствием, она вскричала:

— Зло! Мерзкое зло! Пучина разверзлась предо мною, и я ощутила мгновенный порыв прыгнуть в ее глубины. Я, преданная Слову, твоя слуга, Господин! Покарай меня! Терзай меня! Казни меня! Ибо я испытала соблазн закричать, прикоснуться, познать это ложное Безмолвие, о котором говорят камнепоклонники. Даже я испытала его!

Ее голос, поначалу обличавший громко и гневно, перешел в шепот униженного страха, словно она ощутила себя почти порочной.

Но когда к ней вновь вернулась внутренняя убежденность в собственной праведности, рыльце ее снова приняло обычное самодовольное выражение, скрытое, пусть не вполне успешно, под маской притворной скромности.

— Но я не