Читать книгу "Экстр - Дэвид Зинделл"

Не стану бояться, говорил он себе. Я попробую свой страх на вкус, и он сделает меня еще более живым, как глоток медвежьей крови.

Когда боль уже почти ослепила его, он наконец отвел глаза от той части куба. Был момент, когда он думал, что ослеп понастоящему, потому что перед глазами стоял сплошной мрак.

Потом он понял, что его взгляд всего лишь перешел на участок моторной коры. Поскольку он сидел неподвижно, нейроны в той секции тоже застыли, как черный лед.

Большая часть вселенной темна, вспомнил Данло, но из тьмы рождается свет.

Он убедился, что не ослеп и не сошел с ума, и горячая волна разлилась у него в животе. Он отнаблюдал это на модели, как алое свечение всех нейронов – как будто капля крови растворилась в стакане с водой. С окрепшей уверенностью он стал следить за разноцветными потоками своих мыслей. Он не был Совершенным, зато занимался мыслительными дисциплинами, о которых ни один Архитектор даже не мечтал. В юности фравашийский Старый Отец учил его трудным языковым философиям. Он сидел у костров с аутистами, когда они в общем просветлении исследовали мыслеландшафты реальной реальности. С помощью Томаса Рана, величайшего из мнемоников Ордена, он овладел почти всеми шестьюдесятью четырьмя положениями глубокого воспоминания. По природе своей он был математиком, по профессии – пилотом Ордена Мистических Математиков. Он пережил раздробленные пространства мультиплекса благодаря умению доказывать трудные теоремы и мыслить спокойно и четко перед лицом смерти. Он решил, что и сейчас будет так мыслить.

Из любви к игре и из гордости он решил взглянуть на свой мозг во всем блеске его математического вдохновения.

Величайшей из всех известных ему теорем была Гипотеза Континуума.

Его отец доказал эту Великую Теорему, доказал, что между любыми двумя парами дискретных множеств точечных источников Лави существует прямой маршрут. Из этого следовало, что каждый пилот может вычислить прямой маршрут от одной звезды галактики до любой другой – если он достаточно для этого гениален. Для Данло отцовское доказательство было образцом изящества, шедевром холодного искристого света, и он решил мысленно поработать над ним. Он вызвал у себя в уме кристальные идеопласты, представляющие основное положение теоремы. Он занялся пятью леммами Гади, восхищаясь их силой и неотвратимо развертывающейся логикой.

Он доказал, что подпространство Джустерини входит в простое пространство Лави, и перед его мысленным взором выстроилась армия алмазных и изумрудных идеопластов, прекраснее прославленных соборов Веспера. И вся эта красота отражалась в светоприношении. Вся кора мозга теперь переливалась мандариново-алыми кольцами, кобальтовые сферы светились внутри топазовых, золотистых и хризолитовых. Дальней частью сознания Данло отмечал, как ахают Архитекторы в зале, пораженные великолепием голограммы. Им еще явно не доводилось видеть тайного пламени и безупречного порядка чистой математики.

Свет, свет – прекрасный и ужасный свет.

Данло тоже никогда этого не видел – по крайней мере таким образом. Он смотрел на огни своего разума, играя с логикой и цифрами. Он заново пробежал старинные доказательства Мотыльковой Леммы Зассенхауза и Теоремы Координат; он посвятил пару долгих мгновений теоремам, которые так и не были доказаны. И все это время он не отводил глаз от светоприношения, следя, как строятся и рушатся разноцветные узоры. Затем его стали посещать новые мысли, идеи странной новой математики, включающей в себя парадоксальную логику и весьма мистическое восприятие порядков бесконечности. Полностью контролируя свое мышление, Данло находил удовольствие в выстраивании фантастических мысленных конструкций и сверкающих, почти радужных концепций и абстракций. В лучшие его моменты по кубу проходил мощный мыслешторм, ослепляя Данло и тысячи других своим сиянием. Слыша восторженные возгласы зрителей, Данло понимал гордость Совершенных, создавших этот вид искусства. Более того – он чувствовал свою гордость, эту безмерную гордыню, которую некоторые люди носят в своих сердцах, как ядерную бомбу с часовым механизмом. У Данло, пилота и будущего алалойского шамана, она выражалась в дикой готовности отправиться в любую точку вселенной. Дед предупреждал Данло, что эта дикость когда-нибудь приведет его либо к Богу, либо к дверям его неотвратимой судьбы.

Я свободен, думал он. Мой ум свободен, и я свободен управлять им по собственной воле.

Несколько ликующих мгновений он наслаждался способностью рисовать любые мысленные узоры, какие только пожелает.

Он создавал и переделывал их с легкостью живописца, наносящего краски на холст. Потом он заметил нечто ужасное. Когда он сосредоточивался на определенной части мозга, желая развернуть там определенный узор, будь то затылочные доли или сенсорные участки вокруг центральной борозды, то между воспламенением нейронов и его осознанием соответствующей этому мысли стала наблюдаться некоторая задержка. Эта задержка составляла не более половины секунды, но то, что она вообще имела место, ужаснуло Данло. Он попытался думать быстрее, чем светоприношение моделировало его мысль, – но с тем же успехом он мог бы попробовать танцевать быстрее, чем его отражение в зеркале. Какие бы красоты он ни измышлял и в какое бы место внутри себя ни заглядывал, осознание мысли каждый раз отставало от порождающих ее мозговых процессов. Оставалось признать, что все его мысли и память целиком зависят от воспламеняющего его нейроны химического шторма – в том числе и эта последняя устрашающая мысль. При чем тут его воля, где свобода думать, действовать, двигаться и дышать? Где свобода выбирать между двумя страстями, любовью и ненавистью?

Хуже того: какой смысл говорить, что он любит жизнь или еще что-то, если он – всего лишь химический механизм, запрограммированный реагировать на беглый огонь своего мозга?

Я – не я. Я – это свет, танцующий быстрее света, свет, зажигающий огонь.

Сидя весь потный на своем металлическом кресле, Данло услышал, как по рядам пробежал беспокойный ропот. Архитекторы, большинство из которых были фанатами и знатоками разума, обнаружили в красивых, лиловых с золотом структурах глубоких программ Данло легкую дисгармонию – нарушение симметрии и опасные, ртутно-быстрые реакции мозга, слишком пристально следящего за собственной работой. Данло, начавший искать подлинный источник своего “я”, сбил тайные мозговые ритмы. Он генерировал новые ритмы, не связанные с саморегулирующимися циклами его организма. Теперь он думал со всевозрастающей скоростью. Время между срабатыванием нейронов и осознанием им собственных мыслей сократилось – но не потому, что он нашел способ преодолеть этот барьер, а потому, что его сердцебиение, по которому он отсчитывал время, участилось. На светоприношение он по-прежнему смотрел не отрываясь и начинал ненавидеть эту модель, предвосхищающую его мысли. Эта ненависть отразилась на голограмме в виде темно-фиолетового свечения, окрасившего, как чернила, почти все скопления нейронов от лобовых долей до мозжечка. В состоянии почти полной беспомощности он стал видеть в светоприношении не просто модель своего мозга. Он чувствовал себя так, словно у него украли душу и подвесили в черном воздухе всем напоказ. Он испытал момент отчаяния, силясь понять, как эти миллиарды огоньков сумели вобрать его аниму – ту часть души человека, где обитает его воля и огонь его жизни.