Читать книгу "Закон - тайга - Эльмира Нетесова"

— А чего ты на нас хвост поднимаешь? Да мы — дети в сравнении с вашими начальниками. Вот кто вор! И чем выше, гад, садит, тем больше тырит. И с государства, и с таких, как вы! Отчего ж им никто слова не сказал? Они не взяточники и спекулянты — настоящие мародеры, кровопийцы! И вы зачастую знаете о том, но молчите. Слабо с такими ботать! У них — власть, а она — сила! Вот вы и ссыте хавальники открыть. Знаете — захлопнут. И погасят где-нибудь в каталажке.

— Таких негодяев по пальцам счесть. Но и их — судят, конфисковывают имущество. На них имеются контролеры, ревизоры, всякие комиссии…

— Во-во! Они и есть первейшие вымогатели и жулики! После начальников. Глянь, у кого первого машины появились? У проверяющих! А с хрена взялись, если их оклада на курево не хватит? Я б таких и проверять не стал. Враз за жопу и в конверт! — хохотнул Косой.

— Что ни чирей, то жиреет. У них и дача, и машина, и блядей ворох! И главное — их никто не лает. Наоборот. Больше возможностей дают. А чем они лучше иль умнее нас? Да и вы, дай возможность, такими же стали бы. Не лучше! И забыли бы, что ближний тоже жрать хочет. Мы вот с кентами делимся. По- честному. Вы на такое не способны…

— Слушай, может, хватит нам соль на хвост сыпать? Интеллигент из-под моста! Знатоки красивой жизни бардаков! Да вы и на войне у погибших, не только у немцев, а и у своих, золотые коронки вырывали, снимали часы. Даже обувью покойников не брезговали! Когда вы освобождали село или город, сразу принимались за грабеж! Неправда, скажешь? А сколько баб и девок изнасилованы рокоссовцами? Вас не столько немцы, сколько свои боялись! С добра ли это? Да вы со старух кресты сдирали, не стыдясь! Сколько детей из-за вас несчастными остались? Выбивая немца, вы сжигали села, не думая о людях. Потому что сами по-человечески не жили никогда! Говорите, разбираетесь во многом. А кому от того польза? Один вред от ваших знаний. Чистоплюи! У государства они берут! Нет, это придумать надо! Не воруют! Свое берут! А вы туда положили что-нибудь? — закипел Илларион.

— А потому и берем, что даже за работу, самую тяжелую, не платило оно достойно. Оплачивало смертельный труд медными грошами. Каких не только на жизнь, на жратву не хватит. Самому. О семье и говорить не приходится. Потому само государство виновато в том, что мы воруем. Создать нормальные условия — жила тонка. Вот и считай: чем больше воров, тем слабее государство, тем больше всякого жулья, дешевле жизнь человека. И никакие мусора не помогут. Придет время, легавые на нас вкалывать станут, когда усекут, где навар жирней.

— Не все сволочи! — перебил рябого Трофимыч.

— Говорите, мы грабили? Туфта это! Грабили ваши! Фраера! Они трофеи волокли. Мы не за тряпки, не за барахло! Нам свобода была нужна! Кто наклепал на фартовых, пусть век воли не увидит! — сжал кулаки бугор.

— А кто трофеи по барахолкам спускает, как не вы? — вскипел Трофимыч.

— Если и продает воровская шпана тряпье на толкучках, то не сами, через барух! Оно не трофейное. Не водилось такого!

— Если не брезговали могилы шмонать, кто поверит, что на трофеи не зарились?

— И этим не фартовые, шпана промышляет.

— И вам долю дает со своего промысла. Не так, скажете? — прервал Костя.

Фартовые замолчали, сраженные доводом.

— Наваром попрекнул? Так мы тех кентов в чести держим. От фраеров и легавых. Когда они на мели сидят — гревом делимся. По зонам от начальства бережем. А вы друг друга без понту хаваете. Кто слабей, на того кодлой, — проворчал бугор.

— О чем это мы, мужики! Вот он — Пескарь. На его месте любой мог оказаться. Случайность выбрала его. Чего мы грыземся, кто хуже, кто лучше? Кончина всех прибирает. Я хоть и фраер, как обзываете, а жаль мне Пескаря. В паре с ним вкалывали. На равных. Со взгляда он умел понимать. Не сачковал, не отлынивал. И до воли ему немного оставалось. Мне Пескаря долго не забыть. Кем он был? Да какое мне дело до того? Главное — тут он мужиком был, человеком, — вздохнул Генка.

Фартовые благодарно посмотрели на него.

— Всяк за свою дурь наказан. По уму сюда никто не влетел. Выходит, чиниться не стоит, — грустно обронил Митрич. Утром, едва условники ушли на работу, за Пескарем пришла машина из Трудового.

Ефремов дотошно расспросил Митрича, как погиб фартовый. Велел охранникам положить покойника в кузов и вскоре уехал.

Митрич, приготовив обед, пошел в распадок набрать черемши мужикам. Оставил палатки и костер на попечение охранников. И те, устроившись поближе к теплу, разговорились о своем, о том, чего не должен был слышать ни один условник.

— Трудно мне здесь теперь. Пока не знал, за что сидят эти политические, считал их ярыми врагами народа. Хуже фашистов. Предателями. И ненавидел всех до единого. А послушал — страшно стало. За что посадили их? Ведь ни один не виноват. Разве за такое можно судить? — обратился молодой парень к старшему охраны.

Тот огляделся по сторонам для верности, заговорил тихо:

— Я давно этим отболел. Жалостью да сочувствием в нашей работе нельзя себя убивать. Нам приказано — охраняем. Мне один черт. Скажи я завтра Ефремову, что жаль мне политических, сам под охрану попаду. Потому молчите. Понятно?

— Головой понимаем все, а вот сердце не соглашается. За что их' сюда согнали, оторвали от семей, от работы?

— За тем, как я понимаю, что дармовая сила нужна. Тягловая. Страна в разрухе. А кто ее поднимать станет? За счет чего? Вот и вздумалось какой-то бестии за счет зэков из прорухи выйти. У них жратва, одежда, заработки — копеечные. Вот и нагнали людей в зоны — правых и неправых. Метлой метут. Оно незадолго до войны так же было. Теперь и вовсе без просвета. Я думаю, кто все это придумал, самый большой предатель и враг народа, — говорил рыжий, как подсолнух, парень, его вся охрана и условники звали одинаково — Ванюшкой.

— Ты с такими словами осторожней. Не приведись, услышит кто — хана! — предупредил старший.

— Неужели этому конца не будет? Смотрю я на Митрича, на бульдозериста, на Харитона, ну какие из них политические, кто это придумал? Митрич вовсе неграмотный. А остальные? Даже не верится, что за такое срок им могли дать, — не соглашался загрустневший Ванюшка.

— А я считаю, раз посадили, значит, правильно. У нас ошибок не бывает. Контра есть контра. Они здесь прикидываются, а выйдут на волю, снова негодяи! Их надо уничтожать, а не перевоспитывать и жалеть! — обдал холодом молодой охранник, которого даже между собой звали Василь Василичем.

Он был секретарем комсомольской организации, очень этим гордился. И комсомольский значок не снимал, даже ложась спать. Он был очень сознательным, правильным, как передовая статья центральной газеты. У него не было своего мнения, мыслей, переживаний. Их он черпал из периодики, которую время от времени привозили из села. Газеты и журналы он зачитывал до дыр. И был очень подкован идеологически.

Может, за эту сухую прямую правильность, без души и тепла, без сомнений и переживаний, недолюбливали его и условники, и охрана.