Читать книгу "Иерусалим. Один город, три религии - Карен Армстронг"

Насколько он действительно опасен, можно видеть на примере некоторых властителей прошлого, стремившихся во что бы то ни стало обладать Иерусалимом, но забывавших о священном долге милосердия. Так, это качество не было свойственно Хасмонеям – победив в упорной борьбе за чистоту иудейского Иерусалима, они сделались владыками, мало чем отличавшимися от жестоких эллинистических деспотов, с которыми боролись. Хасмонеи дошли до того, что отдалили от себя фарисеев, всегда настаивавших на примате милосердия и любви к ближнему. Впоследствии фарисеи несколько раз обращались к римлянам с просьбой упразднить иудейскую монархию – в их глазах иноземное правление было лучше власти этих недостойных иудеев.

Особенно яркий пример опасностей, подстерегающих тех, кто забывает о необходимости быть милосердным к иноверцам и уважать их права, мы находим в христианском Иерусалиме. Хотя в Новом Завете совершенно ясно сказано, что вера без добрых дел мертва, идеал милосердия так и не вошел в христианский культ Иерусалима – возможно, потому, что этот культ развился, с одной стороны, довольно поздно, а с другой – чрезвычайно стремительно, почти неожиданно. Византийский Иерусалим умел дать христианам мощнейшее ощущение прикосновения к божеству, но при этом был самым что ни на есть немилосердным городом. Христиане не только яростно грызлись между собой, но и считали обязательным условием святости и чистоты своего Нового Иерусалима истребление и искоренение язычества и иудаизма. Они злорадствовали по поводу судьбы евреев; некоторые монахи-отшельники, селившиеся в Иудейской пустыне именно ради того, чтобы быть как можно ближе к Святому городу, были просто отъявленными антисемитами. В конце концов нетерпимость христианских императоров до такой степени оттолкнула «еретиков» и евреев настолько, что их недовольство стало опасным. Евреи приветствовали персидских и мусульманских завоевателей Палестины и помогали им делом.

Иерусалим крестоносцев по жестокости, конечно, превосходил византийский. Он стоял на убийствах и грабежах. Как и сегодняшние израильтяне, крестоносцы основали государство, которое представляло собой иноземный анклав на Ближнем Востоке, державшийся только благодаря помощи из-за моря и со всех сторон окруженный врагами. Вся история королевства крестоносцев – это история борьбы за выживание. Как мы видели, крестоносцы, подобно современным израильтянам, тоже превыше всего ставили безопасность – и не без оснований. Из-за этого крестоносный Иерусалим оказался чужд духа созидания и творчества – в столь воинственной атмосфере не могут расцвести искусства и литература. Там были франки, понимавшие, как и многие израильтяне в наши дни, что им не выжить, оставаясь западным гетто на Ближнем Востоке, и считавшие необходимым наладить нормальные отношения с окружающим мусульманским миром. Но религия ненависти пустила в душах крестоносцев слишком глубокие корни. Один раз они даже обратили оружие против своего единственного союзника в исламском мире, а взаимные распри происходили между ними постоянно. Ненависть непродуктивна и очень легко становится самоубийственной. Крестоносцы лишились своего королевства. Ту же пустую набожность, для которой обладание святыми местами – самоцель, а любовь к ближнему ничего не значит, мы наблюдаем сегодня у священников разных христианских деноминаций, погрязших в нескончаемой склоке вокруг Гроба Господня.

Монотеистические религии воспрещают видеть в святыне или городе конечную цель, считая это идолопоклонством. Святые места, как мы видели, значимы не сами по себе, а в качестве символов некой потусторонней, высшей Реальности. Иерусалим и его святыни всегда воспринимались верующими мистически, они приобщали к Богу миллионы иудеев, христиан и мусульман. Как следствие, в сознании многих верующих-монотеистов представления о святых местах Иерусалима и о самом Боге слились воедино, в чем мы не раз могли убедиться. А поскольку божественное – это не просто запредельная реальность, существующая «где-то там», а еще и нечто, переживаемое в глубине человеческого естества, люди относились к святым местам как к части своего внутреннего мира. Оказавшись перед святыней, иудеи, христиане или мусульмане могли испытать пронзительное и трогательное ощущение обретения себя. А тому, кто пережил подобное в Иерусалиме, очень трудно подходить к городу и его проблемам объективно. Ряд сложностей возникает, когда религия рассматривается в первую очередь как средство самоидентификации. Она действительно помогает нам осознать себя, объясняет, откуда мы пришли и отчего у нас такие традиции, не похожие на традиции других народов, но это не единственная ее цель. Во всех ведущих религиях мира самым важным считается преодоление человеком своего недолговечного и прожорливого «я», которое так часто способно пренебречь интересами других ради собственной безопасности. Отвержение своего «я» – не только мистическая цель, оно необходимо, чтобы научиться состраданию и милосердию, поскольку для этого требуется ставить права ближнего выше собственных эгоистических желаний.

Один из неизбежных выводов, вытекающих из истории Иерусалима, заключается в том, что, вопреки романтическому мифу, страдания далеко не всегда делают человека лучше и благороднее, очень часто происходит обратное. Иерусалим впервые стал городом избранных после Вавилонского пленения, во время которого новый иудаизм помогал евреям сохранить свою идентичность в преимущественно языческом окружении. Второисайя провозгласил, что возвращение на Сион откроет новую эру мира, но вместо этого гола сделала Иерусалим настоящим яблоком раздора, отвергнув ам-хаарец. Христиане в результате римских гонений не стали сострадательнее к несчастьям других, а аль-Кудс после того, как мусульмане испытали на себе зверства крестоносцев, приобрел значительно бóльшую исламскую агрессивность. И вовсе не удивительно поэтому, что Государство Израиль, основанное вскоре после ужасов Холокоста, далеко не всегда проводило мягкую добрососедскую политику. Мы видели, что страх разрушения и уничтожения был одной из главных причин, побуждавших народы древности возводить города и святыни. В мифологии древних израильтян их народ скитался по пустыне – демонической области, «не-месту», где не было никого и ничего, – пока не достиг Земли обетованной. В XX в. еврейский народ подвергся беспрецедентному по масштабу истреблению в лагерях смерти, и только естественно, что возвращение на Сион в ходе Шестидневной войны потрясло их до глубины души, а многих заставило уверовать в новое сотворение и зарю новой жизни.

Однако сегодня израильтяне начинают думать о возможности владеть Святым городом совместно с палестинцами. Правда, эти люди, преданные делу мира, по преимуществу, увы, неверующие. По обе стороны конфликта религия приобретает все более воинственный характер. Экстремисты, одержимые апокалиптическим духом, – сторонники акций террористов-смертников, взрыва чужих святынь, изгнания людей из их домов, – находятся в ничтожном меньшинстве, но они порождают ненависть вокруг себя. Жестокости, чинимые любой из сторон, обостряют отношения, и мирная перспектива становится еще более отдаленной. Вина за разрушение римлянами Иерусалима и Храма во многом лежит на зелотах, которые в 66 г. н. э. выступали против партии мира, а королевство крестоносцев погубил Рейнальд де Шатильон, уверенный, что любое перемирие с иноверцами – грех. Религия ненависти способна принести беды, несоизмеримые с числом ее последователей. Сегодняшние религиозные экстремисты по обе стороны конфликта запятнали себя злодеяниями, совершенными во имя «Бога». Ранним утром 25 февраля 1994 г. житель Кирьят-Арбы Барух Гольдштейн открыл стрельбу по палестинским богомольцам в мечети Пещеры Патриархов в Хевроне. Он убил не менее 48 человек и был растерзан на месте, а сегодня израильские ультраправые почитают его как мученика[100]. Другая мученица – молодая террористка из исламской группировки Хамас, которая 25 августа 1995 г. подорвала себя в иерусалимском автобусе, убив пятерых человек и ранив 107. Это уже не вера, а изуверство, но история Иерусалима полна подобных эпизодов. Как только обладание землей или городом становится для кого-то самоцелью, у него больше нет причин воздерживаться от человекоубийства. Забыв о главной обязанности верующего – уважать Бога в другом человеке, – люди начинают оправдывать волей «Бога» любые свои желания и предрассудки. И тогда религия вскармливает жестокость и насилие.