Читать книгу "Невероятная история Вилима Мошкина - Алла Дымовская"

– Пусть Совушкин, – нехотя согласился Вилли. И вдруг, словно озаренный некоей идеей, воскликнул:

– Слушай, а что если написать письмо Дружникову!?

– Письмо Дружникову? Про Илону? Зачем? – не поняла Лена.

– Да не про Илону! Причем здесь Илона! К шуту гороховому Илону! Я про Аню говорю. Мол, так и так. Дескать, мне стало известно, что Анюте грозит гибель от двигателя. Может быть, он ее отпустит? Ведь так или иначе, его любви конец.

– Думаешь, Аня сразу же побежит к тебе? – несколько прохладным тоном спросила его Лена.

– Не думаю. Там же Павлик. И пусть не бежит! Дело не в этом! Дело в том, что жива останется! Дружников, если такой умный, пусть ее теперь по-честному добудет. У него же все средства. И деньги, и положение, и сын. Как думаешь? Напишу и передам через Каркушу. Меня Дружников лично ни за что не примет. Я ему как бельмо и скелет в шкафу. Видеть меня не может и выкинуть боится. А письмо он возьмет. Хотя бы из интереса.

– Письмо-то он возьмет. Только это самая хреновая стратегия, какая возможна. Подумай сам. До сих пор Дружников был уверен, что ты ничего не знаешь о его гнусной проделке, и оттого спал спокойно. И тебе позволял. Когда же ты объявишь, что в курсе, как он заполучил Анюту, то, считай, половина наших карт раскрыта. Дружников сразу поймет, что Зуля рассказал тебе все. И тогда он одной левой прихлопнет и нас и наших крестоносцев. Он хитрый и найдет способ. Ведь убрал же он Вербицкого, – напомнила Лена.

– Ну, положим, крестоносцы не Вербицкий, у них, положим, у каждого полноценный вихрь, – в задумчивости произнес Вилли.

– Все равно. Письмо должна написать я. Хотя большой пользы от него и не предрекаю, – постановила Лена.

– Нет, ты сегодня однозначно не в своем уме! Как ты объяснишь? Ну, допустим, покойный муж был с тобой откровенен. Но ты то… Господи, Лена, ведь у тебя никакого вихря нет! Из всех крестоносцев, единственно у тебя! О чем я думал вообще, когда тебя втягивал! – генералиссимус в расстройстве пребольно стукнул себя по макушке. Ойкнул. – Так мне, дурню и надо. Ты понимаешь, что после этого письма у него не будет ни одной причины оставить тебя в живых?

– Ну, убрать офицера ФСБ без шума и пыли не так-то просто. Тем более, если этот офицер намекнет, что на случай своей смерти приготовил в надежном месте кое-какие документы и распоряжения. А ссориться со всей Лубянкой у Дружникова руки коротки. Ты ведь говорил, любые твои желания единичны и не всегда могут предвидеть долгое будущее. Может и с двигателем то же самое? – спросила Лена, побледневшая и взволнованная. Пылкая тревога генералиссимуса за ее жизнь и судьбу грела ей сердце. И Лена знала теперь, отчего это так.

– Может быть. Но, если все же Дружников захочет рискнуть? – продолжал настаивать на своем Вилли, ибо план Лены Матвеевой пришелся ему совсем не по душе. Подставлять свою голову, это куда ни шло. Но чужую?

– Я думаю, он захочет поторговаться. Обменять Аню на что-либо выгодное для себя. Или на мое молчание. А я пойду ему навстречу. Даже если это окажется ловушкой, все равно, хоть какой-то шанс. Так что, будем писать письмо. От моего имени. Уж, чтобы Дружников его получил, я озабочусь. Отправлю с нашей почтой и маркировкой. Такой конверт, с пометкой «лично в руки», Дружников вскроет непременно. А сейчас, не хочешь со мной поужинать? Есть пицца из супермаркета, – с надеждой в голосе предложила Лена.

– Да поздно уже, поеду домой. И Костю пора отпустить. Целый день со мной крутится, – отговорился Вилли. Пицца, если честно, его не очень прельщала. Но, увидев не на шутку огорченное лицо Лены, передумал. – Знаешь что? Не надо пиццу. Давай загуляем по-купечески и поедем в шикарный ресторан. В «Узбекистан», например. Только возьмем такси.

– Давай, – согласилась Лена и расцвела на глазах. – А такси не надо. Поедем на моей каракатице. Все равно с удостоверением никакой патруль нам не страшен, хоть до смерти упейся. Да, ты же теперь трезвенник! Вот и сядешь за руль. Выгуляем Барса и поедем. Хорошо?

И, не дожидаясь ответа, Лена свистнула собаке.

Уровень 49. Лихо, покинутое сном

Дружников стоял в центре своего кабинета, внешне величественный и спокойный, будто монумент Матери-Родине. Но изнутри его сущность раздирали в клочки противоречивые и плохо контролируемые чувства. Выкаченные и остекленевшие, как у игрушечного паяца, глаза его упирались фокусом в лежавший на столе лист бумаги. И машинально повторял он снова и снова одни и те же слова. «Если у тебя есть совесть», «иначе она умрет», «останови двигатель, пока не поздно». Фразы вонзались в мозг, отпечатывались и коварно уплывали прочь. Оттиски их крутились вокруг имени «Елена Матвеева», которым и было подписано послание на бумаге.

Холодная дрожь провидения, безумная ярость, панический страх за себя и тоскливый за Аню, злость, ревность, раскаяние и жаркий, беспредметный гнев на все вокруг одновременно вспыхнули в Дружникове, и ни одна из пробудившихся сил не желала уступать свое место другой. Пока бушевавшая внутри него безжалостная схватка не подошла к концу, он так и стоял памятником, отданным во власть собственных демонов. Но вскоре то, что должно было победить, восторжествовало над нежелательными и менее упорными в борьбе побуждениями, и Дружников очнулся.

Первым делом он с садистской медлительностью разорвал на четыре части ужасное письмо. Потом, так же неспешно и с жуткой для постороннего, человеческого глаза улыбкой, сжег каждый кусок по отдельности, за неимением пепельницы, прямо на бронзовой подставке декоративной, старинной чернильницы. А когда последний фрагмент рассыпался искрами и прахом, смахнул черный, пепельный холмик на паркетный пол и в пыль растер его носком ботинка…

Вот так. Предупреждение многое объясняло. В главную очередь все те ненормальности, которые Дружников, чем дальше, тем больше подмечал в поведении Анюты. Написанному в письме он поверил безоговорочно. Да и собственное чутье, по правде говоря, уже раньше наводило Дружникова на похожие подозрения. Однако, приговор своей любимой Олег Дмитриевич вынес мгновенно и без колебаний, как только возвратил себе способность чувствовать и рассуждать. Если такова цена, что ж, значит, Аня умрет. Потому что отпустить ее на волю было никаким образом невозможно. И разве у него есть выбор? Допустим, он разнюнится и, в порыве великодушия, дарует бедной, приговоренной женщине свободу. Любимой, между прочим, женщине, матери пока единственного, но самого дорогого на все времена, сына. Можно подумать, кто-то скажет ему за то спасибо. Как же. Едва Анюта обретет самостоятельность от двигателя и увидит воочию собственную жизнь, раздавленную мегатоннами вранья и предательства, сколь долго, спрашивается, она пребудет подле Дружникова? Ровно столько, сколько потребуется, чтобы высказать ему в лицо то, что любимая женщина о нем думает. Он достаточно хорошо успел узнать свою Анюту, чтобы понять – никакие дети, блага и привычки не отсрочат возмездия и на малую секундочку. В лучшем случае она станет презирать его в ничтожестве двигавших им желаний. А в худшем… Конечно, такие, как Анюта, не опускаются до мелкой и крупной мести. Но что помешает ей примкнуть к его врагам? Ибо впервые в своем сознании он назвал Вилима Александровича Мошкина врагом. Ладно бы, если примкнуть. Она вернется к НЕМУ, и надо ли уточнять, что ОН примет ее с распростертыми объятиями. И кто запретит ненавистной легавой сучке Матвеевой рассказать ИМ всю правду? Она знает, о да! Ничто на свете не воспрепятствует Анюте увидеть и осознать эту правду. И наслаждаться далее жизнью со своим прежним любовником, проклиная и ненавидя его, Дружникова. Уж лучше он упокоит свою любимую в гробу! Опять же, Павлик. Забрать его в новую семью сейчас совершенно немыслимо, оставить с матерью – значит навсегда отлучить от себя. Тогда его враг будет воспитывать его же собственного сына! Чего доброго, научит Павлика называть себя папой. Дойдя до этой мысли, Дружников не выдержал. Со стола вмах полетели с оглушающим грохотом и бронзовая чернильница, и портативный ноутбук и хрустальная, в золоте подставка для карандашей, и три телефонных аппарата, папки, бумаги и ежедневник с платиновой монограммой.