Читать книгу "Бен-Гур - Льюис Уоллес"

Лицо старика тут же осветилось изнутри, словно его последняя воля оказалась исполненной, и он ответил:

– Он – Спаситель – Сын Божий, которого мне было дано узреть снова.

– Ты этому веришь? – негромко спросила Айрас у Бен-Гура.

– Мир полон чудес, нам остается только ждать, – смог лишь ответить он ей.

На следующий день, когда все трое слушали проповедь Назорея, он вдруг прервал свою речь на полуслове и благоговейно произнес:

– Узрите Агнца Господня!

Переведя взоры туда, куда он указывал своим посохом, они снова увидели незнакомца. И, всматриваясь в стройную фигуру и в исполненные святости прекрасные черты его лица, Бен-Гур поразился новой мысли, пришедшей ему в голову в этот момент: «Балтазар прав – но прав и Симонидис. Разве не может Спаситель быть также и Царем?»

И он спросил, обращаясь к одному из стоявших рядом с ним в толпе слушателей:

– Кто этот человек, идущий там?

Тот, к кому был обращен его вопрос, усмехнулся и ответил:

– Да это сын одного плотника из Назарета.

Книга восьмая

Я есть Воскресение и Жизнь.

Глава 1

Гости в доме Гура

– Есфирь! Есфирь! Вели слуге принести мне чашку воды!

– Может быть, лучше чашу вина, отец?

– Пусть принесет и то и другое.

Этот разговор происходил в легкой постройке на крыше старого дворца Гуров в Иерусалиме. Склонясь через парапет во внутренний двор, Есфирь позвала ожидавшего внизу ее приказаний слугу; и в тот же самый момент другой слуга вышел на крышу и почтительно склонился перед девушкой.

– Послание для хозяина, – сказал он, передавая ей перевязанное накрест и запечатанное сургучом письмо, завернутое в лоскут холста.

Тут мы прервемся на мгновение, чтобы сообщить нашему читателю, что все это происходило 21 марта, спустя примерно три года после появления Христа в Вифаваре.

За это время Маллух, действуя по указаниям Бен-Гура, который не мог дольше переносить пустоту и упадок своего отчего дома, купил его у Понтия Пилата. Затем он отремонтировал дом, частью заменив, а частью восстановив ворота, дворы, спальни, лестницы, террасы, комнаты и крышу; так что в нем не осталось и следа от трагедии, которая постигла семью. Внутренность дворца стала даже еще богаче, чем до нее. Но буквально на каждом шагу посетитель видел свидетельства тонкого вкуса нынешнего хозяина дворца, приобретенного им за годы пребывания на вилле в Мизенах и в римской столице.

Но не следует считать, что Бен-Гур не считался официальным владельцем этой собственности. По его мнению, час для этого еще не настал. Также не принимал он и своего настоящего имени. Проводя все время в трудах по подготовке в Галилее, он терпеливо ожидал действий Назаретянина, который изо дня в день становился все большей и большей загадкой для него. Множество знамений, порой случавшихся у него на глазах, приводили Бен-Гура в недоумение относительно Его характера и миссии. Иногда он возвращался в Святой Город, останавливаясь в отцовском доме; но всегда, однако, как пришелец и гость.

Эти посещения Бен-Гура, надо заметить, были не только отдыхом от работы. В его отчем доме теперь постоянно жили Балтазар и Айрас; и очарование египтянки не утратило для него своей свежести. Ее же отец, хотя и заметно одряхлевший, не уставал внимать его рассказам о бродячем чудотворце, которого все они так ждали.

Что касается Симонидиса и Есфири, то они приехали из Антиохии всего лишь за несколько дней до очередного появления Бен-Гура – довольно трудное путешествие для купца, который проделал его в паланкине, раскачивающемся как маятник, будучи подвешенным меж двух верблюдов, далеко не всегда шедших в ногу. Но, оказавшись в Иерусалиме, почтенный старец не мог вдоволь наглядеться на свою родину. Он проводил там большую часть дня, в летней постройке на крыше, сидя в кресле, точной копии того, что осталось ждать его в кабинете склада на берегу Оронта. Сидя в тени под крышей летнего домика, он не мог надышаться воздухом, омывавшим столь знакомые ему с детства холмы. Всегда находившаяся рядом Есфирь возрождала в его памяти образ другой Есфири, его юношеской любви, печаль по которой с годами только росла. Но он не забывал и о делах. Каждый день очередной гонец доставлял ему послания от Санбаллата, управлявшего в отсутствие хозяина всеми делами; и каждый же день гонец отправлялся в обратный путь, увозя письмо с четкими и недвусмысленными указаниями.

Когда Есфирь повернулась, направляясь обратно в летний домик, солнечный свет, падавший на чисто выметенную крышу, обрисовал нам ее теперь уже по-новому, более женственной, – невысокую, грациозную, с гармоничными и тонкими чертами лица, привлекательную не только обликом, но и умом.

Поворачиваясь, она взглянула на пакет, помедлила, взглянула снова, на этот раз внимательнее, чем в первый; щеки ее порозовели от прилива крови – пакет был запечатан печатью Бен-Гура. Она поспешила к отцу.

Симонидис подержал пакет в руках, разглядывая печать. Сломав ее, он достал из пакета бумажный свиток.

– Читай, – велел он дочери.

На лице было озабоченное выражение. Он не сводил с нее глаз.

– Я вижу, ты уже знаешь, от кого это письмо, Есфирь.

– Да, от… нашего хозяина.

Хотя она произнесла эти слова дрогнувшим голосом, но не опустила глаз под его испытующим взглядом. Старик медленно опустил голову.

– Ты любишь его, Есфирь? – негромко спросил он.

– Да, – ответила она.

– Ты хорошо подумала над тем, что ты делаешь?

– Я пыталась думать о нем, отец, только как о хозяине, которому я принадлежу по закону. Это было достаточно трудно.

– Ты во всем напоминаешь свою мать, – прошептал он, погружаясь в воспоминания, из которых она вывела его, зашуршав разворачиваемой бумагой. – Да простит мне Господь, но… но твоя любовь могла бы быть не напрасно послана тебе, держи я крепко в руках все то, что имел, как я и намеревался это сделать – такую силу имеют эти деньги!

– Мне было бы гораздо хуже, если бы ты поступил так, – он бы не удостоил меня ни взглядом, а ты не сохранил бы чести. Так мне читать?

– Погоди минуту, – остановил ее отец. – Позволь ради тебя самой предостеречь тебя. Если тебе сообщу об этом я, то тебе будет легче пережить. Его сердце, Есфирь, уже занято.

– Я знаю это, – спокойно произнесла она.

– Египтянка оплела его своей сетью, – продолжал старик. – Коварство ее народа вкупе с ее красотой помогают ей; но в ней нет, опять-таки как в ее народе, доброго сердца. Дочь, которая презирает своего отца, принесет своему мужу только горе.

– Презирает?

Симонидис продолжал:

– Балтазар мудрый человек, на редкость мудрый для нееврея, и мудрость эту дала ему его вера. Но она смеется над этим. Вчера я услышал, как она произнесла, говоря о нем: «Безрассудство юности вполне простительно; в пожилом же человеке нет ничего замечательного, кроме мудрости, и, если бы это до них дошло, они сами предпочли бы умереть». Жестокая речь, вполне достойная римлян. Я принял это на свой счет, зная, что немощность ее отца не минует и меня – она уже не за горами. Но ты, Есфирь, никогда бы не сказала обо мне: «Было бы лучше, чтобы он умер». Нет, твоя мать была истинной дочерью Иудеи.