Читать книгу "Первичный крик - Артур Янов"

Таким образом, мы видим, что защитные системы могут в значительной степени определять величину и выраженность нашей реакции на те или иные средства. Защитная психологическая система фильтрует, смягчает или блокирует внешние и внутренние стимулы. Эти реакции, направленные внутрь и на

ружу сопряжены между собой и связаны взаимной зависимостью. Так, если защита направлена на внутренние стимулы, то человек редко может вести себя в обществе с солдатской прямотой и открытостью. Такой человек не может быть реальным в физиологическом смысле и не ощущает, обычно, мощного и прямого действия при введении таких активных веществ, как кофеин или марихуана. Быть нереальным — это значит быть нереальным в системном смысле; быть реальным — это значит быть реальным тоже в системном смысле, то есть реальность или нереальность — это тотальные категории состояний, затрагивающие весь организм целиком.

Я думаю, что многие люди, курящие марихуану, пытаются стать реальными, но делают это нереальным способом. В каком- то смысле жаргонное выражение для действия марихуаны — «взлет» — является глубоко символическим. Оно означает рывок к вольности и свободе. Но реальное освобождение означает восприятие чувства, причиняющее личности боль, а не временное, с помощью психотропных лекарств, освобождение собственного «я» от подавляющего действия нереальных систем.

Разница между человеком, по–настоящему зависимым от героина и курильщиком марихуаны заключается в том, что марихуана не является ключевой или единственной защитой пристрастившегося к ней человека. У курильщика марихуаны есть другие системы защиты, которые помогают ему существовать, пусть даже и испытывая некоторое внутреннее напряжение. А вот героиновый наркоман начисто лишен всяких систем защиты. Его единственная защита — это героин, и наркоман может жить и более или менее нормально себя вести только на фоне регулярного введения наркотика. В целом, курильщик марихуаны намного меньше подавлен (испытывает меньшее влияние первичной боли), чем человек, страдающий героиновой зависимостью. Марихуана помогает устранить подавление таким образом, что человек зачастую чувствуют, что у него открываются все органы чувств; он слышит такие нюансы музыки, которых до сих пор не мог расслышать, или начинает видеть яркость красок какого‑либо живописного полотна, каковую он раньше не мог рассмотреть. Процесс устранения подавления боли также порождает озарения или так называемые инсайты,

чего никогда не бывает на фоне регулярного введения героина. Один пациент вспоминал одно из путешествий с марихуаной, которое он совершил до начала прохождения первичной терапии. «Во время взлетая вдруг вспомнил, как мои родители смеялись над тем, как я произносил слово «небо», когда был маленьким. Они заставляли меня произносить это слово перед всеми родственниками. Они заставляли меня беспрерывно повторять: «Мерцай, мерцай, звездочка». Я повторял, а они смеялись, не переставая. Тогда, куря травку, я понял, что именно с тех пор я боюсь выступать перед аудиторией».

Этот инсайт возник из подавленного воспоминания, освобожденного и пропущенного в сознание марихуаной. Это была болезненная сцена, и в обычном состоянии больной ее не помнил. Когда же она была прочувствована и осознана, была установлена связь между настоящим поведением и прежней болью. Это есть типичный инсайт. Если бы то же воспоминание возникло в первичном состоянии, то боль, скорее всего, была бы намного сильнее, а инсайт более отчетливым и физически ощутимым.

Ни для кого не тайна, что в наше время очень многие молодые люди регулярно курят марихуану. По какой‑то причине общество решило начать борьбу с травкой, вместо того, чтобы ликвидировать причины, породившие ее массовое курение. Но дело в том, что невротик хорошо себя чувствует, куря марихуану, потому что чувствовать — это само по себе большая радость. Марихуана в более мелком масштабе делает то же, что делает ЛСД — стимулирует чувства. Многие молодые люди совершенно искренне не знают никакого иною способа добраться до своих чувств, кроме как с помощью психотропных лекарств. Вопрос заключается, таким образом, не втом, что именно включает чувства; надо спросить себя — что их выключает?

Дело в том, что у многих людей на фоне курения марихуаны и подъема чувств происходит, одновременно, усиление защитных систем. Человек начинает громко хохотать (потому что может чувствовать — пусть даже это не реальное чувство) или принимается с жадностью есть. По сути, марихуана возвращает личность на место — заталкивает ее обратно в организм. Например, безудержный смех под действием марихуаны достав

ляет невротику более полное переживание, чем смех в обычном состоянии. Однако больные, прошедшие первичную терапию, целиком и реально становятся обладателями и хозяевами собственного организма, и поэтому не нуждаются ни в марихуане, ни в наркотиках. И этот путь кажется мне гораздо лучшим решением проблемы наркомании и лекарственной зависимости.

Салли

Салли в первый раз пришла ко мне с поставленным в ней- ропсихиатрическом госпитале диагнозом «психоз после приема ЛСД». Последний срыв произошел после приема кислоты и галлюцинаций, после чего больная переключилась на хроническое курение марихуаны. Лечение Салли оказалось быстрым и эффективным, как это бывает со многими больными, находящимися на грани распада личности.

Сейчас мне двадцать один год. В детстве моя жизнь дома была непрекращающейся битвой. Мои родители все время дрались и ругались, превратив меня в нервнобольную. Плюс ко всему, первые четыре класса я училась в католической школе, и это оказалось для меня настоящей катастрофой. Я могу вспомнить несколько очень болезненных инцидентов, потому что меня не любили, и монахини постоянно меня наказывали. Наказание заключалось в том, что меня заставляли десять раз переписывать катехизис на перемене, когда все остальные дети играли. Мне казалось, что в результате я становлюсь дальше от Бога, вместо того, чтобы приближаться к нему. Я никогда не могла по–настоящему понять, за что меня наказывали. Я подавала знаки происходившего со мной бедствия. Несколько раз я обмочилась, сидя за партой; кроме того, я постоянно жевала сопли. Но никто этого не замечал, и никто не хотел мне помочь. Я хорошо помню свое ужасное одиночество в те юные годы, и этот страх одиночества преследует меня до сих пор.

Так как жизнь дома, как и жизнь в школе оказалась дерьмом, то у меня оставался только один способ не свихнуться —

петь. В школе, особенно в конце младших классов меня даже любили за мое пение. В католической школе у меня был хороший голос. По воскресеньям я пела в церковном хоре, а в день святого Патрика я однажды спела небольшую песенку на школьном концерте. Когда я оказывалась дома одна, то принималась разыгрывать драму. Я воображала, что меня, как кинозвезду, снимают в фильмах. Я одета в умопомрачительные костюмы, а за каждую роль я получала академические премии. Я бы точно сошла с ума, если бы в том юном возрасте поняла, что моя жизнь — ДЕРЬМО, но мои фантазии делали жизнь прекрасной. Я с радостью баюкала себя фантазиями и была уверена, что наступит такой день, когда я стану великой певицей и прославленной киноактрисой. Я помню приступы душевной боли, которые случались иногда, когда я начинала петь или разыгрывать воображаемые сцены из фильмов. Боль говорила мне: «Это неправда; все это пустые мечты». Иногда я падала на кровать и долго плакала, потому что я была всего–навсего маленькой девочкой, я очень хотела, чтобы в один прекрасный день мои мечты стали явью, я страшно хотела стать кем‑то, потому что в реальности я была никто — действительно, в самом деле, никто— моя истинная сущность должна была проявиться когда‑то в будущем, и именно на будущее откладывала я реализацию моей идентичности. Но это будущее не могло исполниться, потому что я все время буду откладывать его наступление, я не желала признать, что, оказавшись в будущем, я обнаружу, что успех и признание так и не пришли ко мне. И куда я потом пойду, чтобы стать кем‑то? Всю мою жизнь я оставалась маленькой девочкой, погруженной в музыку и воображаемые пьесы, я никогда не жила в реальности. Я продолжала выковыривать из носа сопли и жевать их, я все еще немо кричала: «Помогите мне. Помогите мне стать взрослой». Но мне никто не мог помочь, потому что, когда я стала старше, все мои крики были немыми, и никто их не слышал. Никто, при всем желании, и не мог помочь мне и поверить в меня, потому что сама я этого вовсе не хотела.