Читать книгу "Восточная стратегия. Офицерский гамбит - Валентин Бадрак"

Глава шестая

(Киев, сентябрь – ноябрь 2009 года)

Всегда пленительный, захватывающий киевский сентябрь 2009 года совершенно не радовал Алексея Сергеевича Артеменко. Его все чаще посещали мысли, что реальная жизнь фантастическим образом удаляется, уступая место невозмутимому фарсу с множеством неестественных, неуместных декораций, вызывающих если не раздражение, то болезненный глотательный рефлекс. Фальшивые восторги и вымученные объятия редких московских встреч с куратором теперь заменило полное одиночество, от которого Артеменко столбенел, усыхал и медленно превращался в живую мумию с набором порочных функций. Незаметно он стал похож на летательную машину, плывущую по небу на автопилоте: машинальная галантность на приемах, механическая манерность и учтивость при встречах, учтивая окаменелость в общении, циклическое включение аналитического тумблера при формировании очередного отчета или короткой записки для Виктора Евгеньевича. Внутри он казался сам себе то выжженной, иссушенной пустыней, то стоячим болотом, то просто забавным, однажды увиденным и забытым навсегда миражом. Больше всего полковника мучило тягостно-абсурдное одиночество, из-за которого он ощущал себя отсеченным от всего мира. Раньше такого не возникало, потому что всегда рядом была семья, и Али с Женей ему было вполне достаточно для пополнения истощаемых психоэмоциональных резервуаров. Алексей Сергеевич отдавал себе отчет, что его работа в Украине была до смешного проста. Во Франции или в Алжире порой бывало куда сложнее, даже опаснее для репутации, карьеры, жизни. Но нет, не авантюры и риски его страшили, скорее, непрерывно растущие внутренние противоречия при вызывающе пустом однообразии и монотонности подготовки триумфального шествия тех, кто в Москве уже потирал ладони от нетерпения. Раздражала и оскорбляла холуйская готовность многих местных дутых тузов подыгрывать тузам московским, отчего битая карта на глазах превращалась в мелкоту: шестерки, семерки, восьмерки, не более. От этого и сама работа становилась отмеченной клеймом пошлости, дикости, злобного, никому не нужного вздора. Но еще больше удручало отсутствие возможностей откровенного общения с семьей. Более того, с некоторых пор ему стало мерещиться, будто семейная идиллия, которой он всегда гордился, нынче затянута пеленой непонимания и недосказанности. Из-за того что борьба за Украину вступила в решающую фазу, Артеменко лишился возможности поехать с семьей в отпуск летом. Поездки в Европу перенесли на глубокую осень, а жену с дочерью он отправил одних на берег Адриатического моря. Видясь с Алей урывками, короткими эпизодами, он все чаще приходил в замешательство от произошедших в них перемен. Как будто ничего не произошло в отношениях, и они, как и прежде, обнимались, нежились, клялись друг другу в любви, но внутренне они стали другими. Алексей Сергеевич стал замечать в жене какое-то новое, непонятное ему содержание, ее независимость, осмотрительность и важность странных деталей казались ему преувеличенными на фоне рассеянности. Он признавался сам себе, что все чаще не понимал жену, хотя прилежно сохранял это досадное непонимание в себе. Старался разобраться и понять причины недоразумений и, всякий раз недодумывая, прекращал анализ, перекрываемый необходимостью включать мозг для своей основной работы. Возможно, будь они, как прежде, все время вместе, им легко было бы преодолеть образовавшуюся дистанцию. Но и его, и ее работа требовали раздельного существования, и вследствие этого он сам становился для нее более закрытым, замкнуто-приторным, траурно-холодным. Как люди рассудительные и думающие, они оба понимали возникшую в их жизни опасность, намеревались удалить преграды, но по заколдованному стечению обстоятельств это становилось сделать все сложнее. Аля пыталась объясниться на доступных примерах, но и они казались Алексею Сергеевичу непонятными.

Однажды, когда он в очередной раз на несколько дней приехал в Москву, она между делом заметила, что важно уделять больше времени содержанию жизни, а не внешним формам, которые часто обманчивы. Он попросил объяснить, и тогда она, вероятно уклоняясь от прямого разговора, прибегла к ассоциациям. Рассказала, как недавно при аромасвечах и специально подобранной для релаксации музыке делала массаж лица одной молодой и на первый взгляд чрезвычайно успешной даме, столичной львице, достигшей, по ее же убеждению, в этой жизни всего. Когда выполняла процедуру, ее чувствительные пальчики обнаружили крохотные бугорки на подбородке и ниже носа – признак частого истребления волос, а значит, явный признак гормонального сбоя. Дальше удивление возросло, когда в области висков обнаружились впадины, усеянные мелкими прыщиками, – верный знак истощения, перенапряжения и, не исключено, крайней неудовлетворенности собой. Аля объяснила мужу: так она очень часто осязает, что внешний успех оказывается просто глупым блефом. Но, главное, этот блеф является разрушительным, убийственным для сознания того человека, который не может проанализировать свои промахи в жизненных приоритетах и внести существенную коррекцию в свою жизнь. Внешнее тело, состояние сознания и здоровье находится в полной зависимости от внутреннего, и… Алексей Сергеевич силился понять, но ничего не понял из того, что жена пыталась донести до него.

В другой раз она принялась за ужином рассуждать о том, в какой непростой период вступает человечество. Алексей Сергеевич часто вспоминал потом этот эпизод – его поразило, что разговор затеян о каких-то глобальных процессах, мистике бытия, трансформации сознания. Все это не имело в его глазах никакой ценности, потому что он не мог разобраться даже в простых вещах, в своей собственной работе, в своем предназначении, наконец. Он смотрел на жену удивленными, немигающими глазами и думал: «О чем это она? К чему все это?» Аля же, увлеченная и возбужденная, с одухотворенным, открытым лицом, разъясняла: «Очень многие просто-напросто не переживут грядущие перемены. Чтобы перестроить сознание, нужно от многого отказаться. От синтетической еды и одежды, например. От больного окружения. Нужно избегать общаться с людьми, живущими на низких вибрациях. Леша, нужно научиться жить в природе, наслаждаться ею, научиться медитировать. Нужно стремиться к любви и высшему благу. Ты попробуешь со мной пройти такой… курс приобщения к новой жизни?» Артеменко пообещал, не понимая до конца, что именно от него хотят. Алексею Сергеевичу было горько оттого, что он не понимает больше ту женщину, которая в течение двух десятков лет была его верным и единственным другом. Он сохранял невозмутимость, кивал головой, но его внутренний мир становился все более и более стиснутым, как если бы на него, находящегося в узком коридоре, опускали бетонную плиту и она все более и более приближалась, не позволяя ему спастись. Он поклялся себе прочесть те книги, что читает она, чтобы хоть немного приблизиться к ее теперь ускользающему и нерасшифрованному миру. Поклялся и снова не сумел, потому что работа в Киеве в который раз захватила полковника целиком.

Из множества составляющих киевской миссии одна не вызывала у него неприязни – встречи с Мишиным. Мишин на многое открывал ему глаза, не стеснялся откровенно говорить о происходящем без приукрашивания и позерства, именно то, что думал. И это подкупало. Артеменко не раз думал, что приходит к Мишину уже не просто как разведчик, с профессиональным интересом, но является с интересом сугубо человеческим, с жаждой понять нечто важное, что до сих пор оставалось для него нераскрытым.