Читать книгу "Время прибытия - Юрий Поляков"

Как-то я попал на передачу «Суд истории», разумеется, на стороне кипучего Сергея Кургиняна, блестящего мыслителя с одним крошечным недостатком: для него мука-мученическая, если говорит не он, а кто-то другой. Вокруг его оппонента Николая Сванидзе, страдающего другим недугом – острым инбридинговым антисоветизмом, сбилась стая «младореформаторов» во главе с рыжим бригадиром. Они шумно хвалились, как в 91-м спасли страну от голода. Рядом со мной сидел бывший главный банкир Геращенко и вибрировал от тихого негодования: «Я сейчас все про них расскажу! Спасители хреновы!» Наконец, не выдержав, он бросил им что-то невнятное про какой-то подзаконный акт. И «речистые былинники» испуганно затихли, словно им предъявили отпечатки их пальцев на горле жертвы. «Почему же вы про них не рассказали все-все?» – спросил я, когда запись закончилась. Геращенко вздохнул: «Никто же не поверит, что такое можно вытворять со своей страной…» – и посмотрел на меня грустными глазами человека, причастного к страшным тайнам финансового зазеркалья.

Гуманитарный склад ума натолкнул меня на мысль, что крах советской цивилизации объясняется в основном духовно-нравственными причинами. Однако диссиденты тут почти ни при чем. Узок, как говорится, круг этих революционеров, страшно далеки они от народа и подозрительно близки к зарубежным спецслужбам. Роковым оказалось подспудное или явное презрение элиты к собственной стране, к ее историческому выбору. По идее, чтобы свергнуть правящую элиту, контрэлита должна доказать, что она более патриотична, бескорыстна, и предложить народу новый перспективный путь национального развития. Уникальность нашей истории в том, что контрэлита, приведенная Горбачевым и Ельциным, взяла в руки власть под антипатриотическими лозунгами, обогащаться начала, едва сев в кресла, никакого позитивного проекта не предложила, а смогла лишь оформить условия позорной, если не преступной, капитуляции перед геополитическим противником. После этого разбежалась на ПМЖ по теплым странам.

Вот лишь один пример. Я пишу эти строки в Калининграде, куда можно добраться только долететь самолетом. Сухопутного коридора в эксклав нет. Почему? Я служил в Группе Советских войск в Германии. Наша часть стояла на обочине Гамбургского шоссе, по которому транзитом шли вереницы автомобилей из ФРГ в Западный Берлин. А над нами по воздушному коридору челночили самолеты, включая разведывательные «рамы». То есть безоговорочно капитулировавшей Германии разрешили иметь сухопутную связь между разорванными частями. А России, добровольно влившейся в общечеловеческое братство, не разрешили. В том-то и дело, что тогдашние «новомышленцы» даже не догадались поставить такой вопрос. Кто-нибудь ответил за это грандиозное головотяпство? Конечно же, ответил, и по всей строгости. Адмирал Рык, взяв власть в России, приказал вылавливать «врагоугодников» и «отчизнопродавцев» по всему миру, вытаскивать из приморских вилл и альпийских шато, этапировать на родину, где их сажали в «демгородки», строго охраняемые садово-огородные товарищества. Об этом моя повесть 1993 года «Демгородок». Но я опять забежал вперед. Видимо, что-то возрастное…

3

Почему же тогда рухнула советская власть? Отчасти из-за стабильности. В стабильные времена трудно сделать головокружительную карьеру или внезапно разбогатеть. Слово «застой» не случайно стало впоследствии ключевым. «Застой» был не только в том, что страна теряла темпы развития и мешкала с ответом на вызов времени, а и в том еще, что активная часть народа в буквальном смысле – застоялась. Советская власть, как женщина, безоглядно наблудившая в молодости, к старости стала чрезвычайно разборчива в новых знакомствах, инициативах и увлечениях. Кроме того, мы все были заражены верой в необратимость прогресса. Нам казалось, обещанное обеспечение каждой семьи отдельной квартирой осуществляется медленно не по объективным причинам экономического порядка, а из-за субъективной неповоротливости советской власти. Теперь, когда приезжаешь в город, где последний многоквартирный дом был построен в конце восьмидесятых, начинаешь многое понимать. А еще больше понимаешь, когда видишь: единственный роскошный «новострой», взметнувшийся на Губернской улице (бывшей Коммунистической), – это офис Альфа-банка, в лучшем случае – Газпрома.

Но тогда всем очень хотелось перемен. Прыгучий певец-композитор и, как выясняется, поэт Газманов, освоив рифму «прилетел-хотел», даже песню сочинил про «ветер перемен». Об урагане никто не помышлял… Тогда казалось, будущее не может быть хуже настоящего только потому, что оно будущее. Не случайно одним из первых лозунгов Горбачева стало «ускорение». А ведь, если помните, в замечательном рассказе Г. Уэллса «Новейший ускоритель» на героях от чрезмерно быстрого движения загорелись штаны. Наши штаны просто сгорели. Увы, неодолимое желание перемен овладевает массами, когда основные жизненно важные желания уже удовлетворены. Блокадникам в голову не приходило из-за мизерных пайков учудить в городе на Неве новую революцию, наподобие той, что грянула в феврале семнадцатого из-за перебоев с завозом хлеба. Запомним это.

Раздумья над опытом былых революций лично меня привели к переосмыслению известной ленинской формулы о верхах, которые не могут жить по-старому, и низах, которые не хотят. Ведь «голодные» демонстрации в революционном Петрограде происходили, когда сибирские амбары ломились от хлеба. И зачем странные люди из британского посольства выдавали активным пикетчикам по три рубля в день? Прямо как на «Майдане»… Формула о «верхах» и «низах» более подходит к бракоразводной, нежели революционной ситуации. Революционная ситуация начинается с того, что именно верхи не хотят жить по-старому.

Когда я, паренек из заводского общежития, сочинявший стихи, впервые оказался на поэтической пирушке, устроенной в огромной цековской квартире на Сивцевом Вражке, меня удивило, насколько ее обитатели, в особенности молодые, ненавидят советскую власть. Стол ломился от невиданной снеди из распределителя, на полках стояли недоступные рядовым гражданам книги, а разговор шел в основном о том, какие «коммуняки» сволочи. Много позже я понял смысл этого недовольства. Люди в ондатровых шапках уже не хотели быть номенклатурой, зависящей от колебаний политической конъюнктуры, они хотели быть незыблемым правящим классом – с гарантиями, которые дает только большой счет в банке, желательно – швейцарском. Отцы еще привычно осторожничали в выражениях, а дети с юным задором лепили напропалую. Тот же Егор Гайдар вырос, между прочим, в семье члена редколлегии газеты «Правда», сухопутного адмирала Тимура Аркадьевича…

Свое недовольство «верхи» искусно транслировали вниз по социальной лестнице. С чего бы вдруг один из самых благополучных отрядов советского рабочего класса – шахтеры – начал стучать касками, требуя, вы подумайте, – закрытия шахт! Убедили, что это им выгодно. Обманули, конечно. Но к тому времени, когда они осознали «разводку», «верхи» уже были довольны новой жизнью и умело навязывали свое удовлетворение всему обществу – с помощью кулинарных и шутейных передач на ТВ – в том числе. Только этим можно объяснить тот странный, на первый взгляд, факт, что всеобщее обнищание в начале шоковых реформ не привело к народному восстанию против власти. Восстание – спектакль, историческая массовка, требующая средств и режиссуры. А спонсоры и режиссеры уж почили на ваучерах.