Читать книгу "Моя другая жизнь - Пол Теру"

Джонсон стал приходить к Джорджу, приносил ему еду, приготовленную женой; два «омеги» пели песни братства и разговаривали — и подружились. Тогда Джордж объяснил, в чем суть просьбы.

Дела против него не завели. Обвинения ему за все это время так и не предъявили, поскольку никаких наркотиков не нашли. Не было ни судебного разбирательства, ни приговора — ничего, кроме допроса и пытки. Единственное, что имелось в его досье, — это признание, подписанное в ту ночь, когда его растягивали. Однажды он пытался бежать: поставил стражнику бутылку, подправленную секоналом. Но тот уговорил Джорджа составить ему компанию, и кончилось дело тем, что наутро их обоих нашли спящими.

Был там один судья, который вполне мог бы Джорджа освободить. В том году Джордж уже посылал ему деньги, но секретарь их прикарманил, вместо того чтобы передать своему шефу. Теперь Джордж просил Джонсона побыть рядом, когда он станет новые деньги тому секретарю отдавать. Джордж знал, что ни один мелкий чиновник не решится присвоить деньги, если они будут переданы в присутствии американского официального лица. Джонсон согласился, Джордж отослал взятку судье.

— Этот секретарь просто не мог Джонсона подвести. К кому же он после за визой пойдет, если соберется в Штаты? И вот — отворились мои двери! А ребята пели, представляешь себе? Все мои братья по заключению пели в тот день, за меня радовались. Это был один из самых прекрасных дней в моей жизни, ей-богу.

Дело было в ноябре семьдесят четвертого. Пока Джордж сидел в тюрьме, я осуществил свою идею проехать по свету, специально чтобы написать книгу о путешествии. И написал. Вскоре после его ареста я отправился по железной дороге из Лондона в Токио и обратно. Вернулся я в состоянии шока; вся моя семейная жизнь оказалась порушена. Слишком далеко я уезжал, слишком долго отсутствовал. К тому времени, как Джорджа выпустили, я закончил «Большой железнодорожный базар».

— Мне нельзя было уезжать из страны, пока не подтвердят мое освобождение, — рассказывал Джордж. — Это означало, что надо еще кому-то заплатить. Но я втихаря подался на автовокзал и сквозанул из Гуаякиля; добрался до Кито и сел на автобус до границы, до Тулькана. А там перебрался через границу на такси, будто на один день еду. И смылся.

К январю семьдесят пятого, после двух лет в эквадорской тюрьме, Джордж вернулся в Медфорд. Он никому не рассказывал про тюрьму, кроме Туни, с которой снова сошелся. Все остальные знали только, что он был в каких-то дальних разъездах. Он получил работу в качестве подменного преподавателя, а потом — писал он блестяще — стал писать заявки на гранты от имени Школы изящных искусств Альмы Льюис в Бостоне. Скоро его повысили до главного бухгалтера.

В сентябре семьдесят девятого в ходе своей предвыборной кампании в эту школу приезжал Джимми Картер и говорил с Джорджем лично. Когда выяснилось, что Джордж учился в Таскиги, заговорили о выращивании арахиса. А потом в фойе, просто ради эксперимента, «я его заколол». Именно так это ему представлялось. Когда Картер проходил мимо, Джордж, чтобы показать, что его охрана недостаточно внимательна, выбросил вперед руку и прикоснулся к нему. Будь у него в руке нож — Картеру конец.

Примерно в это время Джордж начал читать мои книги. Прочел «Черный дом», изданный в семьдесят четвертом. Прочел «Большой базар». Он хотел связаться со мной. Ему было что рассказать. Особенно одну тюремную историю о черном заключенном — они его звали Радиобашка, из-за огромной головы величиной с хороший приемник, — как он после какого-то visita intima во вторник спокойненько ушел из тюрьмы в женском платье, которое одна из проституток на себе занесла. Его поймали и убили. И труп его, в платье, насквозь пропитанном кровью, привезли на открытом джипе в тюремный двор; и оставили этот джип на видном месте, для острастки.

Джордж навел справки и узнал, что я в Лондоне. А ему нужен был друг.

— Потому что однажды прихожу я домой в обеденный перерыв — смотрю, грузовое такси стоит. Она и кошку забрала, и собаку, и вообще все. Прощай, Туни!

Теперь он снова был один.

— Ну, решил я тогда до магистра доучиться.

Он поехал в Атланту; на ту сцену, где такие драмы разыгрывались в шестидесятых. И борьба за гражданские права, и тот съезд Студенческого координационного комитета, и его неудача с наркотиками. Но теперь его целью был юридический факультет, и на этот раз он доучился до второго курса.

Когда его вышибли, это уже не было такой катастрофой, как десять лет назад в Лос-Анджелесе. Он стал старше и научился терпению в тюрьме. Уж сколько раз вся его жизнь переворачивалась вверх тормашками! Один приятель порекомендовал его ведущему дерматологу в исследовательском отделе в «Морхаус». «Джордж может научиться всему». Джорджа взяли и очень скоро назначили заведующим лабораторией. Он там эксперименты ставил и отчеты писал. Шефом у него был сам доктор Луис Салливэн, нынешний министр здравоохранения, а занимался Джордж испытаниями кремов от загара на белых мышах.

На этой работе он продержался до восемьдесят четвертого. Он еще и в легкоатлетический клуб вступил, снова начал бегать.

— Но начал я помаленьку баловаться. — Джордж сам не мог понять, с какой стати стал нюхать кокаин. — Наверно, потому же, почему за все остальное брался: хотелось убедиться, что и это могу, все могу. Я не задумывался. Не соображал, что могу влипнуть. А влип еще как!

Первые признаки проявились, когда он своих подопытных животных терять начал. Он стал небрежен. Бывало, засыпал в лаборатории, пока мыши были под облучением, и приходилось их списывать. Объяснить потери было нечем. Его выгнали.

Ему стало тоскливо, потянуло обратно в Таскиги. С тем местом много хорошего было связано: борьба за права, песни, дружба. И он был уверен, что там его всегда примут. Так что он загрузился в микроавтобус и поехал туда. Стал консультантом, директором студенческого общежития и преподавателем на факультете. И снова начал бегать.

Летом восемьдесят седьмого Джордж съездил в Медфорд и решил вернуться. Последствия оказались скверными. «Я снова пошел в бизнес, с большими грузами работал» — с килограммами кокаина. С его многолетним опытом, так что теперь все было просто. Он снова делал деньги. У него и официальная работа была, крыша; но и года не прошло, как он начал нюхать сам.

— Подсел я на кокаин, — вспоминал он. — Сначала по-хорошему брал, помаленьку, но характера не хватило. В конце концов опять влип.

Теперь Джордж принимал такие дозы, что по-настоящему заболел, физически. Во всяком случае, так тогда казалось. Он пошел в центр детоксикации, но там выяснилось, что наркотики ни при чем. Он их уже бросил, а здоровье лучше не становилось. Прошел обследование — туберкулез, результат тюремных лет в Эквадоре. Когда его выписали из больницы в девяносто первом, он написал мне то письмо. Чертовски трудная была дорога.

Я был несказанно благодарен Джорджу за компанию, за всегда хорошее настроение. После двадцати лет семейной жизни меня тяготило постоянное одиночество. Хлопнула дверь — и тишина. Только брошенный мужчина может понять, что это такое. Родственники не знают, что сказать, и от их потуг утешить какой-нибудь банальностью становится еще тошнее. После всей борьбы, всех затраченных усилий — никакая пустота не сравнится с потерей любви; и с этой постыдной невыносимостью одиночества. Я был несчастен, ничто не помогало; а когда мне говорили — родичи в основном — «Оно и к лучшему», я особенно остро чувствовал, что проиграл. Джордж жил почти монахом, затворником, но все равно был весел. Мне повезло, что я его встретил. Мы оба были одиноки; мы не давали друг другу никаких советов, только сочувствие. Один говорил, другой слушал, по очереди. Никто больше нас не понял бы, но для нас эти разговоры были поддержкой.