Читать книгу "Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант"

Хью поступил в Оксфорд, но учебу прервала война, и он поступил в артиллерийское подразделение под командованием его дяди, полковника Томаса Генри Монтефиоре, – «невозможно сбежать от родственников, они повсюду» – и служил в Бирме. Он вернулся в Оксфорд в 1945 году, с отличием сдал экзамены по теологии и затем был рукоположен. Позднее он служил викарием в университетской церкви Святой Марии в Кембридже, а в 1970 году стал епископом.

По общему признанию, Хью Монтефиоре – один из самых оригинальных и блестящих мыслителей церкви, хотя сам он оценивает себя довольно скромно. «Люди думают: он же еврей, понимаете, наверняка он умный». Его проповеди всегда привлекали и привлекают большую аудиторию, хотя иногда и несколько критически настроенную. Он резкий полемист и относится к радикальному крылу церкви, но даже единомышленники-радикалы порой раскрывали рот от некоторых его идей; в частности, фурор произвели его размышления от том, что любовь, которую Христос питал к своему ближнему, могла носить гомосексуальный характер.

Он унаследовал значительное состояние и соглашается с тем, что ничто так не способствует независимости ума, как независимые средства, но все же он не так богат, как полагают некоторые. «Большая часть денег лежит в фондах, чтобы налоговики не наложили на них свои лапы, но они так надежно запрятаны, что, кроме юристов, до них никому не добраться». Он женат, имеет трех дочерей, и в Кембридже жил в большом, продуваемом сквозняками викторианском доме посреди обширного неухоженного сада. У него есть коттедж в уэльских холмах, куда он старается уезжать при всякой возможности, а она выдается нечасто.

Обращение в христианство причинило боль его родителям, «но они не протестовали и относились ко мне с большой любовью. Они поняли, что вера моя глубока, и по крайней мере были счастливы тем, что счастлив я». Но все-таки из-за этого он гораздо меньше встречается с остальными родственниками, чем было бы в ином случае, хотя от этого он не слишком страдает. «Вся наша семья гордится тем, что мы – английские евреи, хотя гордиться тут особенно нечем». Она «даже уже не богата», сказал было он, но задумался. «Нет, пожалуй, если среди ваших предков был покойный сэр Монтефиоре, то у вас есть причины для гордости. Поистине великий человек, святой. Не думаю, что он бы сильно гордился мной, бедняга, но я им очень горжусь».

Он критически относится к тому, что его родные совсем запустили поместье сэра Мозеса в Ист-Клиффе. Ист-Клифф, объясняет он, достался внучатому племяннику сэра Мозеса Артуру Сибэг-Монтефиоре, «молодому сорвиголове», который сломал шею при крушении самолета. Его жена унаследовала поместье и снова вышла замуж, и ни она, ни ее второй муж не находят для него времени. «Ужасно жаль. Казалось бы, такое место должно стать местом паломничества».

Он не сионист, «но я никогда, в отличие от остальной семьи, не был противником сионизма». Его волнует судьба Израиля, волнует и израильский шовинизм.

Он считает себя евреем – «и, смею сказать, более сознательно, чем некоторые из Монтефиоре» – и любит бывать на службе в синагоге, «хотя, конечно, я бы не стал произносить слова вроде „я жду Его прихода каждый день“, ведь я, само собой, верю, что Он уже пришел». Лидеров ортодоксального иудаизма беспокоило его пребывание в Кембридже, и бывший главный раввин доктор Израэль Броди предупреждал студентов-евреев, чтобы они держались от него подальше.

Возможно, как раз из-за этого предостережения доктора Монтефиоре затем пригласили выступить на семинаре студентов-евреев в Кармель-колледже, еврейской публичной школе в Беркшире. Это вызвало большой шум, и приглашение отозвали после вмешательства покойного Чарльза Вулфсона, брата сэра Айзека и главного спонсора школы.

«Я все прекрасно понимаю, – говорит Монтефиоре. – Людям кажется, что перед ними человек, который перешел на сторону врага. Со стороны студентов пригласить меня было смело – может быть, даже опрометчиво».

Он, как это свойственно англичанам, уважает человека, не отступающего от своих взглядов, невзирая ни на что, но в целом не испытывает почтения к Родне.

«Беда с ними в том, что они пытаются усидеть на двух стульях. Если они отсекают своих детей от жизни еврейской общины и посылают их в школы, которыми в конце концов руководят христиане, кто-то из них обязательно перейдет в христианство. Удивительно, что этого не происходит чаще».

В действительности столь открытый разрыв с иудаизмом ради христианства случался редко, а в последнее время даже еще реже.

В первые годы Родни евреи держались заодно за счет внутренней сплоченности и отрезанности от внешнего мира. Когда вторая ослабела, ослабела и первая, но ассимиляция Родни пошла по уникальному пути. Они старались не стать англичанами, а походить на них, и все последние годы XIX века иудеи главным образом оставались иудеями потому, что неевреи оставались христианами. Английский джентльмен верил в пользу религии, так же поступали и они. Англичане были покровителями церкви и хранителями традиции, так же поступали и они.

Однако сегодня лишь немногие английские джентльмены верят в Бога. Они так далеко ушли от своей веры, что им уже не кажется, что и другие должны верить. А как поступают христиане, так поступают и евреи, только заходят чуть дальше и чуть быстрее. В Еврейском доме в Клифтоне, основанном в буквальном смысле слова для того, чтобы Родня могла учить там своих детей, сегодня нет ни одного ученика из их круга, ни единого Уэйли-Коэна, ни Мокатты, ни Монтефиоре, ни Голдсмида, ни Монтегю, ни Сэмюэла, ни Франклина, никого. Еврейский дом битком набит сыновьями и внуками иммигрантов. Старые семьи нашли себе старые школы без, как выразился один из них, «такой чертовой чуши, как Еврейский дом».

Глава 29

Общество друзей

Родня – Ротшильды, Монтефиоре, Коэны и все прочие – все еще существует, но уже не составляет правящую элиту английского еврейства и уже не распоряжается в учреждениях, освященных ее именами.

У нее есть свои уникальные свойства, но вполне уникальной ее не назовешь. Леви Барент Коэн с его двумя женами и двенадцатью детьми приводит на память великого квакера-купца Уильяма Барклая с его двумя женами и четырнадцатью детьми. Союз банковских династий Коэнов, Ротшильдов, Монтефиоре, Голдсмидов, Сэмюэлов и Монтегю во многом похож на союз Барклаев, Кеттов, Фримов, Герни, Ллойдов, Бивенов и Уиллетов.

Родня имела много общего с этими протестантами-нонконформистами, не считая того, что их национальность и религия только усиливали их нонконформизм. Они страдали от всех ущемлений, которые приходилось терпеть нонконформистам, но только еще дольше, и потому были вынуждены еще больше полагаться на самих себя. Как и нонконформистов, их не допускали во множество профессий, и их талантам, которые могли бы расцвести в других областях, пришлось ограничиться коммерцией.

Такая изоляция имела свои преимущества, ведь она поддерживала ощущение сплоченного братства, которое оказалось бесценным для расширения торговых горизонтов. До появления железных дорог сообщение было медленным, ненадежным и опасным. Агентам в далеких краях приходилось давать полную свободу действий, и было гораздо лучше, если они оказывались единоверцами или, что еще лучше, родственниками.