Читать книгу "Финист – ясный сокол - Андрей Рубанов"

– Враньё! – заявила Марья. – Не так было. Посмотрите на неё. Платье связано по её мерке. Это я его вязала. Пальцы в кровь стёрла. Поглядите, какое красивое платье. Она сказала мне: свяжешь платье – и я пущу тебя к мужу…

– Не было такого! – закричала Цесарка. – Ты мимо меня как змея проскользнула, а я только на малый миг отвлеклась! А платье тебе твой дружок притащил, сообщник! Ночью пробрался и подсунул! Он двадцать лет внизу живёт, у него чего только нет! Всё это подстроено против меня! И против моего отца, который отвечает за жизнь вашего князя…

В этот момент в центр площади, между кафедрой и клеткой, вышел Неясыт, уже вроде бы всеми забытый и пребывавший в качестве зрителя; он поклонился князю и провозгласил:

– Я берёг твою жизнь, князь, и готов беречь её и дальше! Я приду, как только ты меня призовёшь!

Часть толпы разразилась бешеными аплодисментами, другая часть одобрительно заревела, не расслышав подробностей, но приветствуя саму красоту выпада.

Высказавшись, Несяыт гордо покинул площадь, ступая широко и сильно, то и дело кивая многочисленным сочувствующим; перед ним расступались.

Его шествие длилось достаточно долго, чтобы надоесть жрецам и князю: старики, как я заметил, уже стали уставать от длинного и тяжёлого дела, и желали закончить его как можно быстрее.

Второй жрец посмотрел на первого – старшего; тот медленно встал со скамьи, подковылял к гонгу и ударил в середину бронзового диска.

– Дело выяснено! – крикнул второй жрец. – Судьи вынесут решение. Кто первый?

– Я, – сказала Сорока, и встала с кресла.

До этого момента никто не обращал на неё внимания.

– Ясно одно! – заявила Сорока, ни на кого не глядя, но достаточно громко и решительно. – Был подкуп! Княгиня Цесарка виновна в измене!

– Нет! – закричала Цесарка. – Нет!

Раздались возгласы и свист.

– За земной девкой Марьей, – продолжала Сорока ещё громче, – никакой вины не усматриваю. За изгнанным Соловьём – тоже. Оба совершили свои деяния вынужденно, то есть – от отчаяния.

Она села.

Многие в толпе зашумели и заговорили меж собой, обсуждая вердикт первого судьи, но большинство ждало продолжения.

Теперь должен был высказаться второй жрец. Он заставил всех ждать. Наклоняясь к прочим бритоголовым, он долго с ними шептался и жестикулировал.

Толпа ждала. Цесарка всхлипывала.

Факельщики снова прошли по площади, долили масло в светильники; огни стали выше и ярче.

Второй жрец выступил вперёд.

– Княгиня Цесарка виновна в измене! Земная девка Марья также виновна в измене! Её сообщник Соловей виновен в измене!

Да, подумал я, покрываясь потом. Никогда им не доверял, этим хитрым людям в жёлтых мантиях. Может, надо было чаще ходить в храм?

Цесарка разрыдалась в голос и упала на колени.

– Успокойте её! – приказал старый князь, поднимаясь со своего места. Он оглянулся на сына, – тот сидел недвижно, с каменным лицом.

Услышав приказ, охранник, стоящий возле клетки, неуверенно поднял копьё, просунул тупым концом и попытался ткнуть Цесарку. Она плечом оттолкнула копьё и встала с колен.

– Была ли измена? – спросил старый князь у всех сразу, и обвёл взглядом площадь, тысячи голов, освещённых оранжевым пламенем. – Откуда взялось золотое платье? Кто знает – пусть скажет.

– Я знаю, – сказала Марья. – Я связала золотое платье по просьбе жены Финиста.

– Ложь! – закричала Цесарка. – Пусть докажет!

– Могу и доказать, – ответила Марья. – Платье связано пустым узлом.

– Что такое пустой узел? – спросил старый князь.

– Я покажу, – сказала Марья.

Она сделала три шага, зашла за спину Цесарки.

У всех нас, троих подсудимых, локти были связаны за спинами, но Марье это не помешало.

Она наклонилась, приблизила лицо к шее Цесарки. Схватилась зубами за верхний край платья пониже шеи – и коротко, сильно дёрнула.

Пять тысяч человек ахнули, увидев, как платье, облегающее Цесарку, подобно второй коже, подчёркивающее все изгибы её совершенного тела, – это удивительное платье мгновенно разошлось, расползлось вдоль и поперёк, и осыпалось к ногам княгини, превратившись в спутанные обрезки золотой нити.

Совершенно нагая, Цесарка завизжала. Она не могла даже прикрыться руками.

Раскаты хохота сотрясли площадь.

Десятки глоток восторженно заревели:

– Пустой узел! Пустой узел!

– Увести! – приказал князь, кивнув охране на Цесарку; клетку немедленно открыли, двое вбежали внутрь, на опозоренную княгиню набросили плащ, и она устремилась прочь; один из караульных неуверенно подобрал с пола ворох золотых нитей, но тут же сам в них запутался; охранники бегом сопроводили Цесарку до входа в караульное помещение.

– Истина установлена, – объявил старший Финист. – Виновный изобличён. Согласно Завету, он будет предан смерти.

Люди замолчали.

– Пощады! – закричали из первых рядов. – Пощады!

Князь помедлил.

Крики смолкли.

– Своей волей, сообразно с древними традициями любви и мира, я заменяю казнь на пожизненное изгнание.

Некоторые одобрительно захлопали, но другие – многочисленные – засвистели.

Но князь сделал вид, что не услышал.

– Теперь вторая, – продолжал он. – Земная дикарка. Доставлена в город сообщником, с целью устроить встречу с моим сыном. Ни дикарка, ни сообщник не имели умысла на причинение вреда. В результате их действий никто не пострадал. Каждый получил, что хотел. Дикарка Марья получила любимого человека. Княгиня Цесарка получила золото. Сообщник дикарки – Соловей – получил возможность обратиться к народу. Итак, земная дикарка Марья, дочь кузнеца, невиновна, и должна быть освобождена немедленно.

Куланг, стоящий справа от кафедры, по знаку князя вошёл в клетку, выхватил нож и мгновенным движением рассёк шёлковые путы на локтях Марьи. Она распрямила затёкшие руки, вышла, зябко поёживаясь, но затем остановилась, не зная, что делать.

Первые ряды, поддерживавшие Цесарку, заволновались, однако из страха перед князем никто не решился открыто продемонстрировать свою ненависть. Зато из задних рядов бросили цветы.

Молодой Финист соскочил с кафедры, подошёл к Марье, обнял её и поцеловал – и, наконец, собравшиеся дали себе волю.

Восторженный рёв оглушил меня.

В колеблющемся оранжевом свете лица, искажённые сопереживанием, любопытством, жаждой потехи, показались мне одновременно уродливыми – и прекрасными.

Но я сохранял видимость спокойствия; надежда на удачный исход моего собственного предприятия крепла с каждым мигом, с каждым долетающим до меня истеричным или радостным выкриком.