Читать книгу "Неизвестный Солженицын. Гений первого плевка - Владимир Бушин"

По поводу поступления А.С. и его друга в помянутое ИФЛИ пишет: «Москва, как ни странно(!) встретила приветливо: они были приняты без экзаменов в экстернат, получили места в общежитии» и т. д. Милочка, да тогда большие тысячи людей приезжали на учебу, и всех Москва встречала приветливо. Но, конечно, если бы она знала, что это приперся лютый враг, ему сразу бы дали место на Лубянке. А как иначе?

Боже милосердный, ведь уже далеко не молодая женщина, большую часть жизни прожила в Советское время, шесть биографий написала, а не может понять хотя бы то, что ведь А.С. не был от рождения антисоветчиком. В пионеры принимали почти всех за исключением только ребят, которые вроде гайдаровского Мишки Квакина уж очень плохо учились или слишком хулиганили, и быть не принятым — позор, тяжелое переживание для ребенка и его родителей, и честолюбивый Саня, как все, как и мадам Сараскина когда-то, конечно, мечтал стать пионером, как вскоре стал и комсомольцем. Но мадам стоит на своем: мой Саня-де уже с юных лет был таким убежденным противником всего советского, что «не подтвердил свое членство в комсомоле ни в Морозовске (куда отправился, как началась война, преподавать астрономию в школе), ни в Дурновке (где служил в обозной роте), ни в Костроме (в артучилище), ни а Саранске» (где полгода кантовался на формировке). Да, скрыл, что комсомолец, потому, что понимал: комсомольца могут послать на более трудное и опасное дело. Ведь Пророк был ушлый до невероятности…

Правда, тут же мадам и опровергает себя, заявляя, что тайный комсомолец «Саня тяжело страдал в начале войны, видя, что созданный Лениным социализм трещит под ударами германских армий». Биографиня, а что под ударами тех же армий до этого не только трещало, но и рухнуло в Польше, в Голландии и Бельгии, во Франции, в Дании и Норвегии, в Югославии? Не думали? А вы подумайте вместо того, чтобы на телеэкранах красоваться. А в сорок первом году, да, трещали наши фронты, а только социализм и заставил трещать вермахт и рухнуть фашистскую Германию, что принесло свободу Польше и всем другим помянутым трещоткам капитализма.

О познаниях биографа Солженицына о войне, об армии лучше не говорить, но все же…

Конечно, жестоко требовать от нежной дамы, чтобы она знала, что такое взвод, рота, батальон или кубики и погоны, и когда что было. Но ее же никто не принуждал обо всем этом писать, могла бы обойти. Нет, пишет: «взвод в составе роты и батальона отправился на реку Хопер». Пять суток гауптвахты!.. Или: «Осенью 1942 года Солженицыну были навинчены кубики, а на погоны приколоты лейтенантские звездочки». Одновременно? Она не знает, что такое эти кубики, для чего они были. И не знает, что погоны ввели в 1943-м, и орудует ими даже в 1938-м. Да еще уверяет, что лейтенантские погоны сулили какие-то необыкновенные «пайки» и невероятные «житейские блага». Вам бы такие пайки, сударыня, вам бы такие блага. И тут же вслед за учителем пишете о «голубых петлицах» в НКВД. Не исключаю, что учитель по своей природной злобности хотел и над ней поиздеваться. Не мог же он, «озвенелый зэк», не знать, что голубой цвет всегда был цветом авиации, а у НКВД — малиновый. Людмила Ивановна, голубушка, не оставить ли вам критику, не заняться ли юмористикой, к которой у вас большая способности? Заменили бы погибшего Евдокимова, благородное дело. Глядишь, и вам кубики навинтили бы в нужном месте.

Впрочем, это все специфические армейские частности, а есть проблемы посерьезней. Например: «Одному пятнадцатилетнему мальчишке за опознание на работу дали пять лет и заменили месяцем штрафной роты». Тетя, ну, где вы нахлебались этого пойла? За опоздание на работу по Указу 26 июня 1940 года могли только оштрафовать — не более шести месяцев вычитать из зарплаты 25 %. В армию, за редким исключением, брали с восемнадцати лет, и никаких пятнадцатилетних в штрафных ротах не было и быть не могло. По сиротству и разным другим личным причинам оказывались кое-где на попечении воинской части «сыновья полка», но это же совсем другое дело.

Еще: «Для русского солдата плен был хуже чумы, потому что(?) за отступление расстреливали». Она просто не соображает, что пишет. Какая связь между пленом и отступлением? Ведь если солдат отступил, значит он не попал в плен. И кто втемяшил в крепкую голову, что за отступление расстреливали? Красная Армия отступала до Москвы, а на другой год — до Волги и Эльбруса. И что, всех расстреляли? Кто же изгнал немцев? Кто Берлин взял? Или вашего папочку расстреляли?

Но она — как бульдозер: «Из немецкого плена советский солдат почти неминуемо попадал в свой застенок. На пленного власовца закон вообще не распространялся». Закон!.. Вам бы тут, мадам, лучше вспомнить старую пословицу: дуракам и дурам закон не писан. Побывавшие в плену, конечно, проходили проверку. Так во всех армиях мира. Если б не бельмы, то могла бы видеть, если бы уши не заросли крапивой, могла бы слышать, как не так давно во время бандитского нападения ваших американских друзей-антисоветчиков на Сербию был сбит их самолет и взят в плен летчик, дня через два его вернули американцам, и газеты сообщали, что его тут же отправили в соответствующую службу на проверку. После двух дней плена!

Да вы знали ли и можете ли назвать хоть одного человека, побывавшего в немецком плену? А я знал в Литинституте многих: Борис Бедный, Юрий Пиляр, Александр Власенко, Николай Войткевич… Надо думать, все они прошли надлежащую проверку. Но сразу после войны их, беспартийных, приняли в столичный и, как ныне говорят, элитный вуз, единственный в стране, двое первых стали писателями, третий — кандидатом наук. Могу еще назвать десятка два писателей, бывших в плену или ставших после возвращения из плена писателями. Все они жили нормальной творческой жизнью, издавались, занимали ответственные должности, получали ордена и премии, как, например, Степан Злобин (Сталинская премия по инициативе самого Сталина), который был еще и председателем секции прозы МО ССП, или Ярослав Смеляков (Государственная премия России), председатель секции поэзии.

Мадам плохо представляет, что и где находится, когда и что во время войны происходило. Пишет, например: «19 октября 1941 года указом Сталина в Москве было объявлено осадное положение: столица находилась в состоянии пред-сдачи противнику». Запомните, писательница, на всю оставшуюся после смерти любимца жизнь: Сталин не подписал ни одного Указа. А насчет «предсдачи» вам поговорить бы с Геббельсом, но он, к сожалению, в дальней заграничной командировке, есть подозрение, что станет невозвращенцем. И объяснили бы вы, зачем было объявлено осадное положение — чтобы организованно произвести сдачу?

В феврале 1943 года Солженицын писал жене: «Скорей всего осуществится (!) окружение всей ростовско-донбасской группировки в результате удара от Краматорской к Азовскому морю». Сараскина млеет от восторга: «Не впервые удалось лейтенанту предвидеть события на фронте». Он, мол, не только литературный, но и военный гений. Но что ему удалось предвидеть-то? Ведь никакое окружение там, увы, не «осуществилось». Досадно, но немцы улизнули. Не удалось их тогда довести даже до предсдачи.

А вот это, говорит, разве не доказательство военного гения: «В начале августа 1943 года он сказал об исходе войны: мы победили!» В августе 43-го! А руководство страны и партии в первый же день войны заявило на весь мир: «Победа будет за нами!» И народ им верил. Не слышали, мадам, не знали?