Читать книгу "Поединок соперниц - Симона Вилар"

Но существовало и нечто, связывавшее этих саксов. Об этом красноречиво свидетельствовало внешнее сходство Хорсы с отцом графа Норфолкского, покойным таном Свейном. Возможно, кого-нибудь это могло бы и удивить, но только не меня — ведь мне довелось принимать исповедь у матери Хорсы. Леди Гунхильд была доброй христианкой, много жертвовала храмам, на обитель же Святого Эдмунда ее благодеяния изливались беспрестанно. А на исповеди она открыла, что Хорса и Эдгар — кровные братья.

Судьба шутит и не такие шутки — и вот оба брата, Хорса и Эдгар, не имея понятия о своем родстве, умудрились к тому же полюбить одну женщину, Гиту Вейк.

Моя мысль лихорадочно заработала, но для того, чтобы попытаться действовать, необходимо было доподлинно выяснить, с чего бы это Хорса явился сюда. В ходе мессы я не сводил с него глаз. Хорса с любопытством следил за богослужением, прислушиваясь к звучным словам на латыни. Когда начался обряд Святого причастия, приблизился ко мне и принял облатку.

— Тело и кровь Христовы… — я осенил его крестным знамением.

— Аминь!

За Хорсой стояла вереница причащающихся, но он замешкался и неожиданно поймал мою руку.

— Мне необходимо поговорить с вами, преподобный отче.

— Тебе придется подождать, сын мой, пока я не окончу службу.

Он ждал.

Наконец прозвучало «Идите, месса окончена» и я подал саксу знак приблизиться.

— Сегодня ночью скончалась моя мать, благородная Гунхильд из Фелинга, — не глядя на меня, сказал Хорса, выслушал произнесенные мною соответствующие событию слова и продолжил: — В последнее время мать тяжко хворала, а отошла тихо и спокойно. Перед кончиной ее причастил и соборовал наш приходский священник отец Мартин. И последним желанием моей матери было, чтобы ее похоронили на кладбище аббатства Святого Эдмунда. Я приехал сообщить вам ее волю и смиренно прошу оказать содействие в ее исполнении.

«Смиренно прошу» — ох как нелегко дались Хорсе эти слова! Ему, некогда выступившему с оружием против меня, отъявленному смутьяну. Это ли не пример того, что даже таким неотесанным дикарям, как Хорса, приходится склоняться перед величием Церкви?

Но и это сейчас не было самым важным. Леди Гунхильд отошла в иной мир как нельзя более кстати, так как ее просьба невольно сближала нас с Хорсой.

— Многие благородные люди желали бы покоиться на кладбище столь прославленной обители, как Бери-Сент-Эдмундс.

Я произнес это как можно мягче, но Хорса тут же вскинулся, и его рыжие глаза засверкали.

— Не заносись, ты, бритая плешь! Или позабыл, что Гунхильд из Фелинга немало послужила процветанию аббатства, и ты не вправе даже…

— О, тише, тише, благородный тан! Я всего лишь хотел отметить, сколь высока честь быть погребенной среди первых людей Восточной Англии. У меня и в мыслях не было отказывать, все будет исполнено должным образом и со всей приличествующей торжественностью. Я немедленно велю все подготовить к похоронам и отпеванию, распоряжусь, чтобы в Фелинг отправили братьев, которые доставят покойную в Бери-Сент-Эдмундс. Твоя мать, Хорса, всегда щедро жертвовала на нужды аббатства, поэтому завтра, как и в каждый последующий день в течение недели, в ее честь будет отслужена месса.

Хорса оторопело смотрел на меня. Похоже, он не ожидал от меня, своего врага, такого великодушия. И был даже смущен, запинаясь стал говорить слова благодарности. Но мне сейчас как никогда был нужен мир с Хорсой. И только сакс отбыл в Фелинг, я поспешил к Бэртраде, поделился с ней своими планами. Нечего и говорить, что они пришлись ей по сердцу. Она даже воспрянула.

На следующий день состоялось торжественное погребение леди Гунхильд из Фелинга. Дабы пуще угодить Хорсе, я призвал в Бери-Сент-Эдмундс наиболее почитаемых саксонских танов, не забыв упомянуть о том, что все расходы на поминальное пиршество берет на себя аббатство. Хорса был растроган. А двумя часами позже он, притихший и поникший, стоял среди кладбищенских плит, наблюдая за пышной процессией, сопровождавшей носилки с телом его матери к месту последнего упокоения.

По саксонской традиции тело леди Гунхильд не положили в гроб, а завернули в белые льняные пелены, повторяющие очертания тела. Пожилая леди покоилась на покрытых ковром носилках, которые сопровождали капелланы, каноники, викарии и множество монахов. Тридцать нищих несли зажженные свечи, во время погребения монахи пели респонсорий [95], а я произнес над телом короткую проповедь, перечислив заслуги покойной, и прочитал отходную так, что, когда произносил заключительное requiscаt in расе [96], присутствующие плакали. Даже Хорса склонил голову, и его плечи мелко затряслись.

Затем присутствующие потянулись к Хорсе с изъявлениями сочувствия. Появилась среди них и графиня Бэртрада в соответствующих случаю темных одеждах. Приблизившись к тану, она взяла его руку и сказала несколько теплых утешающих слов. И надо отметить, что со своей ролью она справилась превосходно — простота и христианское милосердие, никакого наигрыша. И не успел Хорса опомниться, как она уже преклонила колени над могильной плитой и, сложив ладони, прочла короткую молитву. А затем величественно удалилась в сопровождении своих фрейлин.

Поминальный пир, как и водится у невежественных саксов, вскоре превратился в обычное застолье, о покойной уже никто не вспоминал, поднялся шум, донеслись пьяные крики, кто-то даже предложил позвать музыкантов. В это время Хорса, в кои-то веки не кичившийся обычной саксонской удалью на пиру, встал и покинул застолье. Я послал писца, брата Дэнниса, проводить Хорсу в странноприимный дом, где для него были отведены покои.

Наутро Хорса появился на поминальной службе. Он был уже в дорожном плаще, однако я постарался его задержать. По окончании богослужения я предложил ему присесть на одной из скамей в боковом приделе.

— Не терзай себя мыслями о непоправимой утрате, сын мой, ибо душа твоей матери, как белый голубь, уже несется к престолу Господнему. Мы же, грешные, обречены жить. Прав Всевышний, сделавший наше существование столь тягостным, но и милость его велика, ибо грехи наши коренятся в слабости человеческой природы. А коль скоро все мы не ангелы, я прошу тебя, благородный тан, — забудь все дурное, что прежде разделяло нас, и поверь, что для меня было высокой честью исполнить свой долг в отношении такой женщины, как Гунхильд из Фелинга.

Я говорил нарочито витиевато, но Хорса слушал внимательно и в конце протянул мне руку.

— Ясное дело, преподобный, всякое меж нами бывало. Но вы так почтили память матушки…

Он склонил голову, и я готов был проглотить свою бархатную скуфью [97]— в его глазах блеснули слезы.