Читать книгу "Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман"

Еще одно собрание состоялось в Лансдаун-хаусе, чтобы сблизить позиции «хеджеров» и «дитчеров». Керзон уже был готов согласиться с Бальфуром, но престарелый лорд Холсбери проявлял упорство: он будет «разделять, даже если останется в одиночестве, но не сдастся». Бальфура просили созвать еще раз теневой кабинет, но его стала раздражать «театральность» позиции «дайхардов», в особенности простолюдинов вроде Смита и Чемберлена. Он ответил, что может лишь написать публичное письмо в «Таймс», адресованное «сбитому с толку пэру» и рекомендующее принять законопроект. «Дитчеры» ответили, что закон приведет к установлению однопалатной системы формирования правительства и они не могут снять с себя ответственность за «готовящуюся революцию». Для популяризации своих принципов они организовали грандиозный банкет в честь лорда Холсбери, и желающих получить билеты на него было больше, чем мог вместить зал. К гладиаторским речам и тостам присоединился и лорд Холсбери. У него был «очень нездоровый вид, озабоченный и уставший», но он выразил решимость всей группы сражаться до конца, за что его наградили громкими и продолжительными овациями. Лорд Милнер, чье восклицание «К черту последствия!», собственно, и положило начало всему процессу, был естественным дополнением к этой компании. Среди других ораторов особенно отличился Остен Чемберлен, осудивший Асквита за то, что он «обвел вокруг пальца оппозицию», ввел в заблуждение корону и обманул народ».

24 июля, в день, когда премьер-министр должен был выступить в палате общин, сторонники «дитчеров» во главе с лордом Хью Сесилом 94 и Ф. Э. Смитом устроили демарш, «самый отвратительный и дикий, какой только можно было припомнить». Вся злость и досада класса, вынужденного обороняться, прорвалась потоками ненависти и истерии. Смит действовал из любви к потасовкам, а лорд Хью руководствовался благими намерениями. В нем сконцентрировалась вся ненависть Сесилов к переменам без единого намека на хладнокровный скепсис, который был столь присущ кузену Артуру. Все его убеждения, можно сказать, раскалились добела. Он видел печать смерти на современном материалистическом обществе, отвернувшемся от церкви и земли, и отвергал демократию, отказавшуюся от «естественных» лидеров человека. Высокий, сутулый, как отец, узколицый и мрачный, он унаследовал и отцовскую привычку сучить руками и своим поведением напоминал Савонаролу. Черчилль, на чьей свадьбе в 1908 году он был шафером, написал, что в Сесиле «я впервые встретил настоящего тори, вышедшего прямо из XVII века». В частных беседах он был «скор на слово, остроумен и непредсказуем», и «говорить с ним было одно удовольствие», а в палате общин лорд мог в течение целого часа удерживать глубочайшую тишину и заинтересованность всего зала рассказом о различиях между эрастианами и приверженцами высокой церкви. По мнению Асквита, он был «лучшим оратором в палате общин и не только», а по красноречию и аналитическим способностям его можно было назвать английским Альбером де Меном [138].

Однажды Гладстон приехал в Хатфилд, и Хью, тогда совсем мальчишка, ворвался к нему в спальню и начал стучать по нему кулаками и кричать: «Вы плохой человек!»

«Как же я могу быть плохим человеком, если я друг твоего отца?» – спросил Гладстон, выигравший не одну тысячу дебатов. Но этого юного оппонента не так-то легко было запутать. Он знал, что ответить.

«Мой отец отрубит вам голову большим мечом!» – сказал маленький Хью.

Меч теперь был приготовлен для Асквита. В три часа пополудни палата общин уже гудела от переполнившей ее массы людей: не осталось ни одного свободного места, депутаты стояли в проходе между рядами, грудились сплоченными группами как пчелы, на галереях битком набились зеваки. Когда вошел премьер-министр, слегка порозовевший и нервничавший, либералы встали, размахивая листами бумаги с отпечатанной повесткой дня, и минуты три выкрикивали приветствия. Их пыталась перекричать оппозиция, которая тоже поднялась на ноги при появлении Бальфура. Когда Асквит встал, чтобы начать свое обращение, его прервали, прежде чем он смог произнести фразу, громкими возгласами: «Предатель!» и «Редмонд!», намекая на ирландскую опасность, нависшую над его головой, и сразу же раздались приглушенные речитативы, произносившиеся хором: «Разделить!.. ить!.. ить!» [139], то смолкавшие, то вдруг снова возникавшие, как только Асквит открывал рот. У скамьи оппозиции выросла грозная фигура Хью Сесила 95, в глазах сверкали молнии, нескладное тело покачивалось, повинуясь ритму гневных восклицаний, бледное лицо было искажено гримасами возбуждения, им овладел фанатизм, допускавший любые, даже самые опрометчивые действия во имя главной цели. Асквит смотрел на вопящих противников с изумлением и презрением, остановив свой взгляд на Сесиле, который в это время ему показался тигром, пытающимся разорвать клетку. На галереях взволнованные леди уже вскочили на сиденья. Сэр Эдуард Грей, мрачный и напружинившийся, приблизился к Асквиту в непроизвольном порыве встать на его защиту. Во взгляде Бальфура, непринужденно сидевшего напротив и посматривавшего на своих сторонников, сквозило нескрываемое отвращение. Несколько раз Асквит пытался заговорить, но его слова заглушались истошными криками «ить!», «ить!», «Кто убил короля?», «Диктатор!» Слова и отрывки фраз, которые ему удавалось произнести, еще больше бесили оппонентов. Призывы спикера соблюдать порядок тонули в несусветном гаме. Три четверти часа Асквит стоял, не сходя с места, и в конце концов не выдержал, сложил папку с речью и сел.

Когда говорил Бальфур, либералы не стали мстить, но когда поднялся Ф. Э. Смит, которого считали подстрекателем, в палате снова началось столпотворение. Страсти, бушевавшие в зале, не поддавались описанию, отметил корреспондент «Таймс». Два часа спикер тщетно пытался навести порядок и, наслушавшись самых разных восклицаний, ругательств и призывов, среди которых прозвучали и «три воззвания к социальной революции», закрыл сессию как «нарушавшую нормы поведения»96 – впервые в истории.

Скандальный и оскорбительный «спектакль Сесила», как стали называть омерзительное происшествие в палате общин, удивил многих. Еще ни один премьер-министр не подвергался такому неуважительному отношению. Прессу захлестнула волна возмутительных комментариев и писем «за» и «против». Многие в то же время полагали, что инсценировка была направлена и против Асквита, и против Бальфура. Блант записал, что Ф. Э. Смит, Джордж Уиндем и Бендор (герцог Вестминстерский) «были в восторге от вызванного ими потрясения и считали, что побудили к действию Бальфура».

На следующий день речь Асквита, которую ему так и не дали произнести, была опубликована, и лидеры консерваторов столкнулись с неизбежностью «революции», которую хотел предотвратить Бальфур: формирования перманентного либерального большинства в палате лордов. Если «дайхарды» смогут подобрать больше семидесяти пяти твердых сторонников, то последует титулование новых пэров, если, конечно, правительство не блефует. Неизвестно, блефует ли оно? Многие были в этом уверены, другие – нет. Никто в точности не знал, сколько пэров проголосуют вместе с «дайхардами». В такой критической ситуации Лансдаун и «хеджеры» должны были подобрать достаточное количество консервативных пэров, готовых пожертвовать принципами и проголосовать с правительством за билль, который им ненавистен. Только таким образом можно было не допустить возможное формирование большинства «дайхардов». Сколько потребуется таких добровольцев и сколько людей отважится ими стать – в этом заключалась главная неопределенность момента.