Читать книгу "Главный финансист Третьего рейха. Признание старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт"

— Ни на мгновение, — ответила она. — Но англичанин, видимо, подумал, что единственным помыслом женщины в моем положении была смерть. В любом случае англичане хотели, чтобы Брунсы присматривали за мной…

Брунсы отказались по вполне понятным причинам. Сказали, что они слишком заняты хозяйством, чтобы следить за комнатой узницы по ночам каждые два часа. Наконец был достигнут компромисс. Жену поместили в комнату с деревянной перегородкой. По другую сторону от перегородки находилась кровать, в которой спала дочь Брунсов. Девочке поручили немедленно сообщить, если в отделении моей жены будет происходить что-то необычное.

— Они имели в виду, чтобы она сообщила о том, как я мечусь в смертельной агонии, — сказала жена.

Наконец через пять месяцев ей разрешили вернуться к детям в Голленштедт. Из-за тесноты, однако, она не могла оставаться в одном доме с няней, поэтому ей выделили дачный домик. Воду нужно было носить из другого дома, расположенного в более чем двухстах метрах. На расстоянии примерно в сто метров в лесу находилась уборная.

— Романтика Люнебургской пустоши, — определила обстановку жена.

Здесь она провела две зимы и одно лето. За покупками самых необходимых товаров приходилось ходить по меньшей мере километра три. Кроме того, у нее не было ни гроша, а в те первые месяцы смуты было чрезвычайно трудно связаться с немецкими или зарубежными друзьями, которые могли бы помочь деньгами или посылками КАПЕ (Комитет американской помощи Европе).

Вот что мне рассказала жена. Теперь наконец она сидела напротив меня со слезами на глазах в Нюрнбергской тюрьме, с переживаниями из-за возможности моего осуждения, а также из-за своего и детей будущего. Дезориентирующие сообщения из здания суда в британской прессе настроили ее на пессимистический лад. В газетах не публиковалось и по радио не сообщалось ни об одном событии, указывающем на благоприятный приговор.

Естественно, я не имел никакого представления обо всем этом и, выражая абсолютную уверенность в благополучном исходе, был не в силах убедить ее. Вероятно, она принимала мой оптимизм за иллюзию, так что, несмотря на всю радость от нашей первой встречи после длительной разлуки, в глубине наших душ сохранялась горечь. В последующие дни я снова встречался с женой, пока ее посещения не были приостановлены.

Наконец наступило 1 октября, день моего оправдания.

Лишь после этого дня мы смогли обнять друг друга впервые за многие годы.

Приговор «виновен» или «невиновен» провозглашался в присутствии всех обвиняемых. Все как один воспринимали свои приговоры с бесстрастным видом. Можно было ожидать, что впервые прозвучавшие слова «невиновен» (мой собственный случай) могли вызвать какие-то эмоции. Но наоборот, я, как и все другие подсудимые, сохранял каменное выражение лица.

После оглашения приговора нас повели обедать, троих оправданных — Фриче, фон Папена и меня — поместили в отдельную комнату.

После полудня последовало оглашение наказаний, для чего каждого подсудимого по отдельности подводили к судьям. Я не присутствовал при этом.

Между тем троих из нас, которых оправдали, отвезли назад в тюрьму и сказали, чтобы мы предстали перед группой журналистов. Сначала я возражал против этого представления, но, конечно, не мог подвести своих компаньонов.

Огромный зал был набит представителями прессы. Американские солдаты предлагали нам сладости, напитки, сигареты. Журналисты задавали много малозначащих вопросов, на которые мы давали малозначащие ответы. Все это выглядело как ненужный — и, на мой взгляд, неприятный — спектакль.

Единственной примечательной чертой этого события стало то, что вниманием иностранных журналистов сразу завладел Ганс Фриче. Лично меня заинтересовало то, что Луи Локнер — который, как я полагал, был настроен в мою пользу — демонстративно держался позади толпы и не обращал на меня никакого внимания.

Вскоре я узнал, в чем дело. Меня ожидали новые тревоги и новые напасти.

Некоторые земельные министры, тогда занимавшие свои посты, публично выразили свое возмущение в связи с оправданием меня Нюрнбергским трибуналом. Во главе их выступил социал-демократ, баварский министр доктор Хегнер, который присутствовал как свидетель при казни приговоренных к смерти.

Баварское правительство заявило в печати и по радио, что немедленно арестует меня, как только я покину Нюрнбергскую тюрьму. Теперь мне было суждено предстать перед немецким судом по денацификации.

Я сообщил полковнику Эндрюсу, что желаю ехать в британскую зону оккупации. Хотя Международный военный трибунал постановил освободить меня немедленно, полковник потребовал, чтобы я сначала получил разрешение на въезд в эту зону. Меня попросили добровольно остаться в тюрьме, пока это разрешение не будет у меня на руках. Я согласился, поскольку мне угрожал со стороны доктора Хегнера арест, как только я выйду на свободу в Нюрнберге. Просьба на разрешение, адресованная главнокомандующему британской зоны, осталась без ответа. Чтобы подстраховаться, Эндрюс передал мне на подпись ходатайство, в котором я заявил, что остаюсь в тюрьме по собственной воле. Я подписал его.

Через три дня, однако, мне надоела эта каверза, и я потребовал немедленного освобождения.

Наконец в полночь меня посадили в фургон доставки и повезли в дом, где останавливалась моя жена, когда проживала в Нюрнберге. Как только я собирался войти в дом, два баварских полицейских, стоявшие у двери, объявили, что я арестован и мне запрещено покидать дом. Моя свобода длилась недолго — от американского фургона до входной двери.

Около двух часов ночи прибыл Шталь, начальник полиции Нюрнберга, и сообщил, что я должен немедленно проследовать с ним в ближайший полицейский участок. Мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Там начальник полиции отдал приказ, чтобы меня препроводили в тюрьму. Теперь, однако, я начал так скандалить и угрожать всем причастным к аресту, что господин Шталь был вынужден снова связаться с американцами. Через полтора часа меня снова отвезли в дом, где проживала моя жена, оставив там под наблюдением.

Затем дело приняло новый оборот. На следующее утро чиновник баварского министерства сообщил мне в присутствии моего адвоката Дикса, что правительство Баварии согласилось разрешить мне свободу передвижения по всей Германии при условии, что я буду являться время от времени в полицию и уведомлять ее о смене адреса. В связи с этим был составлен протокол.

Благодаря этому отрадному документу я смог на следующее утро сообщить американскому коменданту и начальнику полиции Нюрнберга, что намерен покинуть их негостеприимную Баварию и поселиться с женой в Зеппензене, сделав по пути короткую остановку, чтобы нанести кратковременный визит своему другу Ройшу в Вюртемберге.

Проезд через Вюртемберг, как выяснилось позже, был моей большой ошибкой. Вюртембергцы, с которыми я не имел каких-либо дел, оказались даже более нелюбезными и негостеприимными, чем баварцы. Фактически все, прочитавшие последующие страницы, получат живую картину германской действительности времени «короля-солнца», когда каждый мелкий князек делал в своем владении все, что хотел. В моем случае мелким князьком Вюртемберга был Рейнгольд Майер, премьер-министр «мелкого государства».