Читать книгу "Ференц Лист - Мария Залесская"

Конечно, не «крылья перелетной птицы» заставляли Листа из года в год приезжать в «докучливый» Будапешт, где у него не было ни минуты покоя. Именно здесь он сознательно приносил себя в жертву во имя будущего искусства своей родины. Поставить на непоколебимые рельсы музыкальное образование Венгрии и утвердить в молодых сердцах идеалы, в которые он безоговорочно верил, — вот цель, заставлявшая Листа покидать и «тишину каштановой аллеи Веймара», и идиллическое спокойствие виллы д’Эсте, где можно было беспрепятственно работать для себя, для раскрытия собственного таланта. А работать только для себя Лист не мог. Не будем забывать, что и в Веймаре его окружали ученики, и с виллы д’Эсте он регулярно ездил в Рим преподавать. Сочинять музыку приходилось урывками. Вот у Вагнера учеников не было, зато теперь он имел свой театр, а главное — писал «Парсифаля»…

Лист всё видел и всё понимал. Он считал, что каждый по-своему платит дань будущему. Ему приходилось жертвовать собственным талантом. Именно в 1880 году он пришел к неутешительному выводу, что «Вагнер — это большая потребность нашей современности, а Лист только скромный аккомпанемент ad libitum»[738], без которого можно обойтись…

Покинув Будапешт 20 марта, Лист отправился в Вену. 23-го числа он дирижировал «Колоколами Страсбургского собора». Мнение публики и оценка критиков во главе с Гансликом принципиально разделились: первая чествовала Листа и рукоплескала ему, а вторые в прессе смешивали с грязью. Что ж, Листу было не привыкать.

Наконец, в начале апреля Лист укрылся от всей концертной суеты в Веймаре и провел там всё лето.

В первых числах сентября, следуя «инстинкту перелетной птицы», Лист отбыл в Рим, где на этот раз снял номер в гостинице «Алиберт» (Alibert) на углу улиц Алиберт и Маргутта (via Margutta). Однако буквально через неделю он выехал в Сиену с единственной целью — повидаться с супругами Вагнер, с начала 1880 года путешествовавшими по Италии и направлявшимися обратно в Германию. Козима зафиксировала в дневнике: «…в четверг 16 сентября в 16.00 приехал из Рима мой отец».

На следующий день она писала: «Мы поехали… с моим отцом посетить Домский собор, и тут я увидела, как отличается от моего отца Р[ихард], насколько он бодр и молод душой. На моего отца почти уже ничего не производит впечатления. Однако при нашем совместном существовании он отличается дружелюбием и веселостью, его остроумие помогает преодолевать все трудности»[739].

Трудности, упомянутые Козимой, — те размолвки и недопонимание, которые всё чаще возникали между Вагнерами и Листом. В первую очередь это касалось конфессиональных различий — «истый католицизм» Листа весьма раздражал и его зятя, и дочь. Если же религиозных споров удавалось избежать, давали о себе знать разногласия во взглядах на музыкальное искусство — мелкие, но от этого не менее неприятные. В дневнике Козимы есть запись от 19 сентября: «Отец думает, что Р[ихарда] не интересует его игра на рояле; Р[ихард] сначала очень расстроился, но потом в свойственной ему манере всё уладил, и всё завершилось хорошо, мирно и весело»[740].

Кстати, необходимо в очередной раз подчеркнуть, что Козима была менее снисходительна к отцу, чем Вагнер. К ее передаче мнения мужа нужно относиться с изрядной долей осторожности, так как существуют свидетельства самого Вагнера, доказывающие, насколько он продолжал ценить творчество Листа. Естественно, два гения не могли быть согласны абсолютно во всём. Более того, их композиторские интересы лежали в различных плоскостях: симфоническо-ораториальной у Листа и исключительно оперной у Вагнера. В этом-то и крылась причина некоторой «незаинтересованности» творчеством друг друга, но никак не в принципиальных подходах к музыке в целом.

Рано утром 25 сентября дочь и зять простились с Листом. Через три дня Козима записала: «За столом много говорили о моем отце, о невозможности понять его характер. Р[ихард] сказал: Да, отдельные его черты всегда будут преувеличивать, он не подходит ни под одно правило. Говорили о глубокой рассеянности моего отца, хотя временами блещет его великий ум»[741].

Лист вернулся в Рим 28 сентября. Оттуда, как обычно, его путь лежал на виллу д’Эсте. Судьба подарила ему несколько месяцев отдыха перед насыщенным событиями 1881 годом.

Будапешт встречал Листа 20 января. Его квартира на проспекте Шугар была уже готова. По приезде он писал Каролине Витгенштейн: «…так как мне не хотелось никого беспокоить, я проявил выдержку и никого не известил о дне и часе своего приезда. Но всё же Геза Зичи и Абраньи ожидали меня на вокзале, а потом проводили на мою новую просторную квартиру, обставленную с превосходным вкусом. Как Вы знаете из газет, около десяти дам украсили мои кресла и канапе своими вышивками… Несколько друзей позаботились о коврах… Но их всех превосходит тот чрезвычайно ценный и дорогой ковер-талисман, что Вы расшили в Веймаре, он всегда висит на стене над моей кроватью»[742].

В феврале в Будапешт приехал Ганс фон Бюлов. Он дал два концерта — 14-го и 18-го числа, — где исполнял фортепьянные сочинения Листа. После первого концерта Лист писал редактору «Газетт де Онгри» Денешу Пазманди (Pázmándy, 1848–1936): «Вы хотите знать мое мнение о вчерашнем концерте Бюлова? Если охарактеризовать его двумя словами: удивление, восхищение. 25 лет назад Бюлов был моим учеником в музыке, как еще двадцатью пятью годами ранее я сам был учеником моего высокоуважаемого и дорогого маэстро Черни. Но Бюлову было дано бороться успешнее и продолжительнее, чем мне. Его замечательное издание Бетховена посвящено мне как „плод моего учения“. Здесь, однако, мастер мог бы поучиться у ученика, и Бюлов продолжает служить примером благодаря как своей виртуозности, так и исключительным знаниям в области музыки, а теперь еще и благодаря его несравненному руководству Майнингенским оркестром[743]. Таков музыкальный прогресс нашего времени!»[744]

Девятого марта в зале «Вигадо» впервые прозвучал для публики «Второй Мефисто-вальс», завершенный Листом совсем недавно. Сам автор очень любил это произведение и за смелые новаторские гармонии, и за саркастический «музыкальный эзопов язык», с помощью которого он давал достойный ответ своим многочисленным критикам.

Двадцатого марта — это стало уже своеобразной традицией — Лист у себя на квартире устроил публичный отчетный концерт своих учеников. На этот раз помещение не смогло вместить всех желающих. Слава великого пианиста распространялась и на его учеников, получавших признание уже за то, что «они учились у самого Листа».