Читать книгу "Мы живые - Айн Рэнд"

— Мне все равно.

— Но зачем ты это делаешь?

— Я хочу выбраться отсюда.

— Но ты будешь чувствовать себя одинокой и потерянной в огромном мире без единого…

— Я хочу выбраться отсюда.

— …без единого друга, без цели, будущего…

— Я хочу выбраться отсюда.

Вечером, накануне своего отъезда, Лео пришел попрощаться, и Лидия оставила их одних в комнате.

— Я бы не смог уехать после такого нашего расставания, — начал Лео. — Я пришел сказать тебе «до свидания» и… но если ты…

— Я рада, что ты пришел.

— Я хотел принести свои извинения за многое из того, что наговорил тебе. Я не вправе обвинять тебя. Прости.

— Все хорошо, Лео. Не за что просить прощения.

— Я хотел сказать тебе, что… что… впрочем, нет… Только то… что нас с тобой связывают… многочисленные воспоминания.

— Да, конечно, Аео.

— Тебе будет лучше без меня?

— Не беспокойся обо мне, Лео…

— Я еще вернусь в Ленинград. Мы встретится снова. Мы встретимся через несколько лет, а ты же знаешь, что время многое меняет.

— Да, Лео.

— Мы больше не будем принимать все так всерьез. Прошлое покажется нам таким странным, правда? Мы еще встретимся, Кира.

— Если ты будешь жив — и не забудешь обо мне.

Этими словами Кира как бы пнула лежащее на дороге умирающее животное, которое забилось в последних конвульсиях.

— Кира… — прошептал он, — не надо.

Но понимая, что это всего-навсего предсмертные судороги, Кира сказала:

— Не буду.

Поцеловав Киру в мягкие, нежные, податливые губы, Лео ушел.

* * *

Ответа нужно было ждать несколько недель.

По вечерам, приходя домой с работы, Александр Дмитриевич стряхивал в коридоре снег со своих новых дорогих галош и тщательно протирал их тряпочкой.

После ужина, если ему не надо было идти на собрание, он устраивался в углу с некрашеным планшетом в руках и принимался терпеливо наклеивать на нем спичечные этикетки. Он собирал их и ревностно хранил в запирающемся ящике. Ночью он бережно раскладывал их по всему столу, неспешно перемещая с места на место, составляя узоры, подбирая цветовые комбинации. Завершив работу над панно, он оценивающе посматривал на него, бормоча при этом:

— Вот это красота. Красота, да и только. Бьюсь об заклад, что ни у кого больше в Ленинграде нет подобного. Как ты думаешь, Кира, какие этикетки лучше приклеивать в этот угол: две желтые и одну зеленую или просто три желтые?

— Зеленая будет хорошо смотреться, папа, — спокойно замечала Кира.

С грохотом вваливаясь в квартиру поздно вечером, Галина Петровна швыряла тяжелый портфель на стул в коридоре и, сорвав трубку с недавно установленного телефона, начинала что-то быстро тараторить, стягивая перчатки и расстегивая пальто:

— Товарищ Федоров… это говорит товарищ Аргунова. У меня есть идея относительно того номера «Живая газета» в следующем представлении театрального кружка… Значит, там будет сценка, где мы показываем лорда Чемберлена, угнетающего английский пролетариат, в ходе которой один из учеников, эдакий здоровяк в красной косоворотке, ложится на пол, и мы ставим на него стол — не беспокойтесь, только передние ножки, — затем толстый мальчик в цилиндре, исполняющий роль Чемберлена, садится за него и начинает есть бифштекс. Так вот, бифштекс может быть не настоящим, а сделанным из папье-маше…

Затем Галина Петровна наспех ужинала, не выпуская из рук «Вечерку». Не доев до конца, она подскакивала, глядя на часы, припудривала нос и, схватив портфель, убегала на заседание педсовета. Редкими вечерами оставаясь дома, она раскладывала на обеденном столе книги и газетные вырезки и готовилась к семинару в кружке политпросвета. Подняв голову и рассеянно прищурясь, она спрашивала:

— Кира, не знаешь, в каком году была Парижская коммуна?

— В 1871, мама, — спокойно поясняла Кира.

Лидия работала по ночам. Днем она разучивала на стареньком фортепиано, которое вот уже больше года не настраивалось, «Интернационал», «Вы жертвою пали» и «Песню красных кавалеристов». Когда ее просили сыграть что-нибудь из любимой ею классики, она наотрез отказывалась, глупо и упрямо сжимая тонкие губы. Но иногда она усаживалась за инструмент и принималась часами неистово и яростно играть Шопена, Баха и Чайковского, не делая пауз между фрагментами, и только когда ее пальцы онемевали, она разражалась громкими рыданиями, временами однообразно и бессмысленно всхлипывая, подобно младенцу. Галина Петровна не обращала на это никакого внимания, приговаривая:

— У Лидии очередной припадок.

Когда Лидия приходила домой с работы, Кира обычно лежала на полу на матрасе. Лидия тратила уйму времени на то, чтобы раздеться, и еще больше на бесконечные молитвы, которые нашептывала, стоя перед иконами в своем углу. Иногда она подходила к Кире и садилась рядом с ней на матрас: свет уличного фонаря, проникающий через окно, высвечивал ее уставшее лицо с опухшими глазами и сухими морщинками в уголках рта; ее оробевшее тело, дрожащее под белой ночной сорочкой; ее волосы, собранные сзади в толстую косу; ее сухие, узловатые руки, которые больше уже не казались молодыми.

— Мне снова было видение, Кира. — как бы украдкой шептала она. — Глас Всевышнего. Истинно пророческое видение. Мне было открыт, что спасение не за торами. Придет конец света и царствования Антихриста. Приближается Судный день.

Ее шепот звучал взволнованно, хотя, кроме взрыва смеха, Лидия ничего не ждала от своей сестры. Она даже не смотрела на Киру и не была уверена в том. что та ее слышит. Просто ей нужно было выговориться, зная, что кто-то из людей слушает ее.

— Есть один человек, Кира, странник Божий. Я встречалась с ним. Только, пожалуйста, не говори об атом никому, а то меня выгонит из кружка. Он избранник Господа и знает все. Он сказал, что такой исход был предсказан в Священном Писании. Мы несем наказания за свои грехи, подобно тому, как настигла кара Божья Содом и Гоморру. Но все тяготы и лишения являются лишь ис пытанисм души праведников. Только через страдание и терпение мы удостоимся царства небесного.

— Я никому ничего не скажу, Лидия, — успокаивала Кира, — а сейчас тебе лучше идти в постель, потому что ты очень устала и здесь гак холодно.

Днем Кира проводила экскурсии в Музее революции. По вечерам она сидела в столовой и читала старые книги. Говорила Кира редко. Когда кто-нибудь обращался к ней, она отвечала ровным, спокойным голосом, который, казалось, застыл на одной ноте. Галине Петровне хотелось хоть раз увидеть свою дочь рассерженной, но этого никогда не случалось. Однажды вечером Лидия уронила вазу, которая с ужасным грохотом разбилась в тишине столовой, отчего Галина Петровна подскочила, испуганно вскрикнув, а Александр Дмитриевич, передернувшись, прищурился — Кира же с невозмутимым спокойствием подняла голову, как будто ничего не произошло.