Читать книгу "Время банкетов - Венсан Робер"

Трудности начались именно в связи с этой кампанией, ведь она разрушила все демаркационные линии, в частности из‐за тактики правительства. Реформистской кампанией руководили почтенные нотабли; первоначальные ораторы — Одилон Барро, Проспер Дювержье де Оран, Гюстав де Бомон и даже Кремьё или Гарнье-Пажес — могли предоставить почти все необходимые гарантии. Вдобавок банкеты, на которых они выступали, проходили, как правило, в частных помещениях и не были открыты для широкой публики: назначая цену подписки в пять или шесть франков, устроители формально не исключали из числа участников народные массы, но при этом сознавали, что в основном аудитория будет буржуазной или мелкобуржуазной. Но правительство само спутало все карты: желая посеять рознь среди участников реформистского движения и скомпрометировать его, оно с самого начала разрешило проводить не только «династические», но и демократические банкеты, например банкет 10 августа в Ле-Мане, а также сообщило максимум гласности «коммунистической» речи уже упоминавшегося Улисса Пика на банкете в Отене. С того момента как демократы смогли собраться в большом количестве в Дижоне и Шалоне, с того момента как Ледрю-Роллен и Луи Блан получили возможность обращаться к толпе с благословения патриархов либерализма, таких как Эрну в Дижоне… — с этого момента подразумеваемый цензовый барьер был разрушен: все банкеты, все ораторы и все слушатели сделались единым целым. Так что когда в начале декабря Дювержье де Оран опубликовал третье издание своей брошюры «Об избирательной и парламентской реформе», которому предпослал новое предисловие, подводящее своего рода политический итог кампании, он, как мы видели, пришел к следующему выводу: «Право собираться публично и публично выражать свое мнение, оставаясь в рамках закона, существует для всех».

Более того, теперь восстановить барьер сделалось невозможно даже при всем желании. В самом деле, как отреагировали оппозиционные депутаты на известие о запрещении банкета в двенадцатом округе?[727] Они захотели одновременно защитить право собраний и занять самую выгодную для себя позицию, поскольку думали, что в любом случае дело будет слушаться в суде. Поэтому они постарались маргинализировать первых организаторов, национальных гвардейцев двенадцатого округа. Те, впрочем, не оценили оказанной им услуги, как свидетельствует один из членов организационной комиссии, «столяр» — а точнее, подрядчик столярных работ — Лепеллетье Руанвиль: они попросили у депутатов поддержки в противостоянии с правительством и получили его с условием, что делом будет заниматься комиссия, состоящая по преимуществу из депутатов и членов Центрального комитета избирателей департамента Сена, в общей сложности человек тридцать; из национальных гвардейцев двенадцатого округа туда включили только троих, в том числе Руанвиля — по всей вероятности, для того чтобы заниматься черной работой. Что же предлагал реформистский штаб с Паньером во главе? Ни больше ни меньше как перенести банкет на Елисейские Поля, в другой конец Парижа, увеличить в четыре раза цену подписки, доведя ее до двенадцати франков, и допускать к участию только избирателей, в том случае если они предоставят свои удостоверения. В дело вмешался д’Альтон-Ше, единственный пэр откровенно демократических убеждений, и сумел уговорить национальных гвардейцев пойти на компромисс на следующих условиях: цену подписки поднимут, но только до шести франков, а собрание будет по-прежнему называться банкетом двенадцатого округа, даже если состоится в другом месте. Зато депутаты добились исключения гвардейцев, не принадлежащих к числу избирателей, причем оставили за собой право сопоставить списки подписчиков со списками избирателей. Сказать, что национальные гвардейцы, которым комиссары сообщили о результатах встречи, пришли в ярость — значит ничего не сказать; а ведь впереди было самое трудное: поскольку девятьсот участников уже заплатили за подписку, предстояло либо вернуть им деньги, либо объявить новую подписку, в два раза дороже…

Таким образом, депутаты вели опасную игру. По свидетельству Лепеллетье Руанвиля, комиссара-кассира вовсе не радикальных убеждений, первые подписчики, исключенные из числа участников банкета, а именно шесть сотен национальных гвардейцев, принадлежавшие к мелкой буржуазии и ремесленникам, готовились в назначенный день высказать депутатам все, что они думают по этому поводу. Если в конце концов союз все-таки сохранился, то лишь потому, что, по всей вероятности по инициативе республиканцев, было принято решение ответить на упорство властей массовым выходом на улицу; предполагалось, что национальные гвардейцы, студенты и рабочие последуют за депутатами к месту проведения банкета. В этом случае национальная гвардия вновь могла принести пользу, а ее политическая деятельность обретала смысл.

Голос национальных гвардейцев

По правде говоря, многие национальные гвардейцы уже давно страстно этого желали. Здесь нужно сказать несколько слов об истории парижской национальной гвардии при Июльской монархии — истории, которая в общих чертах уже много лет известна историкам, точно так же как она была известна современникам, но которая совершенно по-новому рассказана в работах Матильды Ларрер[728]. Все знают, что национальная гвардия Парижа и пригородов оставалась опорой режима в трудные дни 1832, 1834 и даже 1839 года. В каждой из этих критических ситуаций национальная гвардия, пусть даже существенно уступая в боевой мощи и наемной муниципальной гвардии, и армейским частям, играла решающую роль: она обеспечивала порядок в кварталах, где восстание не приняло открытую форму, а в тех, где восстание разгорелось в полную силу, оказывала солдатам моральную поддержку, служила своего рода гарантией того, что их дело правое, что они защищают добропорядочных граждан. Иными словами — и это признавалось в постановлении, выработанном в 1839 году на случай возможного вооруженного восстания в Париже, — не могло быть и речи о том, чтобы охранять порядок в столице без ее помощи. В первые годы июльского режима власти демонстрировали свою признательность гражданской милиции, отводя ей важную роль в официальных празднествах, тем более что, как всем было известно, гвардейцы не простили старшей ветви Бурбонов опрометчивый роспуск национальной гвардии в 1827 году. Поэтому, невзирая на грозившие ему опасности, Луи-Филипп регулярно устраивал смотры гвардии: именно во время одной из подобных церемоний Фиески, воспользовавшись тем, что маршрут короля был хорошо известен заранее, устроил взрыв своей «адской машины», который, казалось, скрепил кровью узы, связующие гвардию и монарха: ведь при этом покушении на короля погибли многие национальные гвардейцы.