Читать книгу "Пылающий мост - Виктория Угрюмова"

Урмай-гохон издалека завидел Бога Войны, признав его и по седому коню, и по известному всему Арнемвенду шлему. Взвесил в руке свой тяжелый меч и пришпорил коня, понукая его двигаться еще быстрее. Рыжий воин видел, сколько смертей, сколько боли и слез, сколько горя принес сын Ишбаала его миру, и ненависть – конкретная, направленная на Самаэля, скачущего сейчас во весь опор по направлению к нему, – удушливой волной поднялась в нем. Ненависть губит душу точно так же, как сомнения. Каэ сказала бы ему это, и Траэтаона повторил бы многократно – нельзя ненавидеть того, с кем предстоит сразиться: это чувство ослепляет и оглушает, отнимая силы и волю. Но и Каэ, и Вечный Воин были не с ним. Интагейя Сангасойя сражалась с Мадураем, а Траэтаона охотился за мардагайлами.

Всадники налетели друг на друга вихрем, сшиблись, завертелись, как два смерча, пытающиеся победить друг друга; и само пространство, казалось, вихрем закружилось вокруг них. Комья земли, обломки оружия поднялись над поверхностью, словно прелые листья, и тут же упали обратно. Ревел меч Джаханнам, вскрикивал венец Граветта, и с пением рассекала воздух Ущербная Луна. Грызлись между собой седой и черный.

Арескои так яростно атаковал Самаэля, что даже оттеснил того на широкую песчаную отмель, и поединок продолжился уже на берегу Охи. Седой конь внезапно захрипел, стал валиться на бок. Победитель Гандарвы успел вовремя спрыгнуть с него и даже изловчился мощным ударом секиры сбросить с седла урмай-гохона. Самаэль приземлился на ноги мягко, как кошка. Он был не столько разозлен тем, что враг сопротивляется долго и упорно, сколько разгорелся в нем азарт. И лицо у него было сумасшедше-веселое.

– Хороший ты воин, – обратился он к Арескои. – Но ты мне не нужен на этой планете.

И нанес последний удар.

Рыжий бог почти не почувствовал боли. Просто странно одеревенело тело и перестало его слушаться. Он видел, как кренится небосклон, как летит ему в лицо влажный грязно-желтый песок. Слышал грохот, какой бывает при падении тяжелого, закованного в доспехи тела. А смерти не чувствовал.

– Брат! – закричал кто-то.

Этот крик резанул рыжего по сердцу. Он рванулся было навстречу этому голосу, он хотел все объяснить и утешить: сказать, что ему не больно и не страшно, но только клекот рвался из его развороченной мечом груди и алые пузыри вздувались над черными доспехами. И губы не слушались, и руки.

Удар Самаэля был настолько силен, что клинок прошел насквозь, искрошив грудную клетку и позвоночник и разорвав легкие.

Зеленые глаза Арескои потемнели, сузились вертикальные зрачки. Он пытался разглядеть своего противника и того, кто отчаянно звал его, но жизнь вытекала из могучего тела по капле. И с каждой каплей мир становился все тоньше и призрачнее.

Га-Мавет бежал так, как никогда не бегал прежде. Конь пал под ним несколько часов тому назад, и он сражался пешим. Завидев, как умирает на песчаной отмели его брат – самый близкий, самый любимый, он ринулся к нему, надеясь на чудо. Но дорогу ему преградил широко улыбающийся Самаэль.

– Подожди, – сказал негромко. – У меня к тебе дело.

Однорукий бог не представлял себе, что он сможет сделать с этим сгустком тьмы. Но отступать не собирался. Потому что урмай-гохон был единственной преградой между ним и его братом, умиравшим сейчас в нескольких шагах. Он легко взмахнул своим черным, без единого блика, мечом, с которого капала кровь многочисленных жертв, и встал в боевую стойку. При первом же выпаде врага он получил глубокую рану в бок.

Самаэль повел атаку неожиданно хитро, заставив Бога Смерти отступать шаг за шагом. Левой рукой трудно сражаться против такого воина – даже если ты бессмертен. И га-Мавет приготовился достойно встретить свою смерть. Джаханнам взлетел в сжавшееся от боли небо и понесся вниз с такой силой, что, казалось, способен пронизать и земную плоть. И споткнулся, зазвенев от обиды. Его приняли на себя скрещенные клинки – Такахай и Тайяскарон.

Никогда мечи Гоффаннона не испытывали такой тяжести и боли. Джаханнам пытался прорваться сквозь них, прорезать их сверкающие тела, выкованные могучим Курдалагоном. В иные секунды им казалось, что их время наступило. Каэ скрежетала зубами.

Оглушенный, истекающий кровью га-Мавет помочь ей не мог. Остальные были далеко: там, где сражение еще кипело, и времени, чтобы оглянуться назад не было – ни мгновения. Тиермес схлестнулся с Шуллатом, и его судьба висела на волоске. Барахой был атакован морлоком и Эр-Соготохом, окруженными толпой приспешников. Некого было позвать на помощь. А Каэтана понимала, что этот противник ей не по зубам. Он был настолько сильнее, настолько мощнее, что никакие мастерство и ловкость не давали ей преимущества. Самаэль был не менее опытным воином, чем Траэтаона. Звериная мощь катхэксинов, сила морлоков и власть Мелькарта сплавились в горниле времени и закалились в крови, произведя на свет урмай-гохона.

Он был воистину великолепен. Его торс мог служить моделью для изваяний богов, шелковистая кожа была безупречна, смоляные волосы, завязанные узлом на макушке, летели по ветру. Венец с драконьими крыльями по бокам бросал на его лицо отблеск огня, и черные, бездонные глаза сверкали и искрились, как драгоценные камни. Лицо было прекрасным и отнюдь не искаженным гримасой ненависти или ярости. Самаэль убивал спокойно и даже ласково. Только смерть от этого не была доброй.

И мечи не давали ей перевеса: Джаханнам был не менее стар, не менее силен и так же одушевлен, как и ее клинки.

Второй удар отбросил ее на несколько шагов, и только отчаянный кульбит позволил ей не упасть, а встать на ноги. Сзади поднимался, шатаясь, га-Мавет, чтобы добрести до нее и своим телом закрыть от Самаэля. Но было поздно – он не успевал.

Поэтому, когда урмай-гохон задержал руку с зажатым в ней мечом и не без удивления воззрился не на Каэтану, а на что-то или кого-то рядом с ней, она не стала мешкать и прыгнула на него, чтобы дотянуться, чтобы достать. Он отшвырнул ее почти небрежным движением. Маленькая богиня грянулась на песок, даже панцирь Ур-Шанаби не смог смягчить силу удара. Каэ покатилась по берегу и уткнулась лицом в набегающие волны. А Бог Смерти изумленно смотрел, как встает рядом с ним исполин в черных доспехах, светловолосый гемерт, погибший давно и совсем в другой битве. Встает и сжимает в руках Ущербную Луну, и видно, что ему-то она как раз по руке.

Самаэль внимательно разглядывал возникшего из ниоткуда противника, оценивал. И не мог не признать, что впервые за все время встретил врага и достойного, и опасного. Рыцарь был выше Арескои, га-Мавета и самого урмай-гохона. Мощнее и шире в плечах. Лицо его было закрыто глухим забралом, и потому Самаэль не мог его разглядеть. Да и не собирался. Кинул короткий взгляд на руки противника – тот держал секиру легко, не сдавливая рукояти, не примеряясь перед ударом. Молчаливый медленно пошел вправо, описывая широкий круг. Он не знал этого бессмертного и не знал, чего от него можно ожидать. В том, что это кто-то из Древних богов, он даже не сомневался.

Джаханнам потускнел. С Ущербной Луной он уже сталкивался недавно, но ведь всем понятно, что оружие питается силой своего хозяина, а не наоборот. Ни один великий меч, ни одни божественные доспехи не сделают сильным слабого и жалкого человека. И напротив, величие духа и мощь господина дают волшебному оружию его невероятные возможности. Ему, мечу Джаганнатхи, это было доподлинно известно. И он, Джаханнам, твердо знал, что никогда не сталкивался с такой грозной и опасной соперницей, как Ущербная Луна. Его бы воля, он не стал бы выяснять в поединке, кто из них сильнее, а уступил без боя. Чтобы уцелеть. Но кто удержит Самаэля?