Читать книгу "Обитатели потешного кладбища - Андрей Иванов"

Орден Рыцарей России должен был стать достойной заменой таких радикальных организаций, как «Народный Союз Защиты Родины и Свободы», «Центр действия», «Борьба за Россию» и др., и цель Ордена Рыцарей России была та же, что и его предшественников: вести непримиримую и вполне конкретную борьбу с большевиками. В Орден мог попасть член любой партии при условии, что он поклянется вести по мере сил своих борьбу с большевиками, невзирая на некоторые разногласия с членами других партий, которые вступили в Орден. Четвергов зарекомендовал себя преданным и активным членом быстро развивающейся организации. К 1938 году организация насчитывала полторы тысячи человек, по большей части в нее вошли молодые, уставшие от нерешительности старых лидеров РОВСа члены НТС НП, некоторые бывшие активисты выше упомянутых центров и союзов, разочаровавшиеся фашисты и младороссы, мечтавшие прогреметь, как прославленные подрывники партийного клуба на Мойке в 1927 году, также – что несколько удивительно – большое количество членов Трудовой Крестьянской Партии. В своих мемуарах Аристарх Гдынев-Рохлов («Воспоминания старого рыцаря») и Ольга Феофанова («С высоко поднятой головой») вспоминают, что ритуал посвящения был весьма впечатляющим театрализованным действом: на лидерах Ордена были белые просторные плащи с красным крестом, какие носили тамплиеры. Посвящение проходило в заброшенной церкви под Парижем (уж не в той ли самой церкви? коли так, то можно допустить, что Четвергова убили из мести! – ну, это не нам разбираться, а французским детективам), инициация сопровождалась ударом настоящего (!) клинка по каждому плечу с возложением оного на чело, в то время как посвящаемый, держа правую длань на Библии, повторял вслед за своими Наставниками витиеватую клятву. Два или три года Петр Четвергов был почетным секретарем Ордена, возглавлял листок «Меч и Огнь», в 1937 году его назначили руководить парижским отделом Ордена, в тот и последующий год, как лидер организации, он много ездил по Европе, вербовал новых членов, устраивал ритуалы, читал лекции, занимался агитацией, а вскоре сообщил, что в СССР якобы появилась подпольная группа молодых антикоммунистов, которые именовали себя Борцами (группа собиралась в подвале борцовского клуба, где под шум спортивного зала они печатали свою подпольную «газету»). Четвергов убедил руководство в том, что Борцы готовы начать активную деятельность на территории России: сманивать к себе студентов, распространять запрещенную литературу, множить ячейки по всему телу страны. Четвергов считал, что для Ордена установить с Борцами связь и сотрудничество жизненно необходимо, поддержать это начинание, снабжать хорошо написанной и качественно напечатанной литературой очень важно. По воспоминаниям некоторых членов Ордена, его основным аргументом было то, что он мог раздобыть на все это средства («и обещание сдержал, денег было много, – пишет А. Гдынев-Рохлов, – говорил, что деньги ему давали англичане, но уж подозрительно много»). Орден отправил семь или восемь человек в СССР через Польшу и Прибалтику. Все они, за исключением одного, погибли, выживший сошел с ума. Его нашли в каком-то подвале на приграничном эстонском хуторе, он был не в своем уме совершенно. После разоблачения Петр Четвергов бежал и скрывался, его местонахождение оставалось неизвестным до сих пор, пока французские криминальные специалисты не опознали его в Бушенвьерской мумии.

Ну во-первых, не «семь или восемь», а тринадцать; во-вторых, даты перепутали. Деталей много, а все не то! Ах, господин Вазин, вилами по воде пишете. Так и хочется воскликнуть: дела давно минувших дней! Зачем нам это? Все ушло. И ваша статейка пропадет втуне, потому что не доведена она до конца. Спрашивается, что знал обо всем этом – о Борцах и связи Четвергова с ГПУ – сам основатель Ордена? Очевидно, что Четвергов и Каблуков были частями (вроде конденсатора и змеевика) большой организации, по своей структуре напоминающей перегонный куб. Можно только гадать, кем разогревался этот аппарат. Как знать, сколько десятков, а то и сотен эмигрантов было вовлечено в процесс дистилляции. В газетах мелькали обвинения в адрес какой-то анекдотической фигуры с неправдоподобной фамилией Лисистратов (артистический псевдоним – говорят, устраивал выступления казаков, концерты с саблями и коленцами), судить его не могли: в Европе правоохранительные органы всех стран, граждане и не-граждане которых пострадали, остались к этому делу привычно равнодушными, невольно подталкивая на самосуд, – незадачливый антрепренер отвертелся и накануне входа нацистов в Париж сбежал в Южную Америку, больше о нем не слыхали… может, и миф… может, все это придумали… Сколько глупостей писали об этом деле! Сколько возмущений было! Вспоминали «Трест», предательство Скоблина, похищение глав РОВСа – Кутепова и Миллера, убийства Коновальца и Троцкого… шумели, шумели… и в этом шуме, как в мареве, Алексей Каблуков растаял… Если бы Четвергов в те дни подвернулся под горячую руку, его бы точно убили. Всю оккупацию он таился, перебегал с одной квартиры на другую. Так и не выдал своего наставника. Никто ничего не знал – ни в сорок шестом, когда Каблуков агитировал русских парижан ехать в СССР, ни тогда, ни теперь не знают, а через десять лет одни умрут, другие забудут, все перепутается. Кто станет разбираться? Взять камень и запустить им в полицейского с криком Mort aux vaches![177] намного проще, чем снимать коросту с тела истории. Штрейкбрехеры, провокаторы, мародеры, полыхающие здания профсоюзов, избиение темнокожего студента; бесполезные конференции ООН, светские рауты, рукопожатия и даже поцелуи в губы лидеров стран экономической взаимозависимости; споры на радио о том, кому первым разрезать ленточку, триумфальное мировое турне плюшевого космонавта – все это вроде бы пустяки повседневной жизни, они настигают тебя в метро, в поликлинике, в трамвае, в кафе, в серванте пожилой уважаемой дамы ты видишь фотокарточку кудрявого советского поэта – нет, казалось бы, безобидная мелочь! – но именно так начинается эпидемия: с дохлой крысы у твоей двери, а потом едва заметная сыпь, за нею жар, одурение, которое, быстро передаваясь от одного человека другому, охватывает миллионы… виток за витком… слепец за слепцом… круг замыкается – человечество танцует на костях по колено в крови.

4

Первого июня мы пили чай у Шиманских внизу и все вместе смотрели по телевизору шествие голлистов. Белый от бешенства, играя желваками, Клеман смотрел на экран, мял Le Monde, заглядывал в него, снова смотрел на экран, прищуривался, кривил губы и бранился:

– Quel bordel! C’est la fête des morts! C’est fini! Finito! Kaputt![178]

Елисейские Поля были запружены представителями респектабельного общества. Проплывали меха, плюмажи и платья, важно вышагивали смокинги и фраки. Рабочие комбинезоны подносили плакаты: «Мир и Покой – с Шарлем де Голлем», «V de la victoire» и совсем простенько: «С Шарлем!» Помахивая в камеру белыми перчатками, элита прохаживалась возле Триумфальной арки. Ряженые в одинаковые свитера несли для удобства на части разрезанный плакат: «вперед», «циркуляция», «неустрашимо», «организм», – не хватало глаголов и предлогов. Наверное, отстали. Все равно нонсенс. Я сходил покурить в сад, долго сидел, смотрел на цветы, слушал пение птиц и гул города, который никак не отшумит, как пьяный. Вернулся. Возле Эйфелевой башни – «Верность! Надежность! Стабильность!», «Нет анархии!» На Вандомской площади – та же картинка: шарики трех цветов и буквы CDG[179]. На площади Согласия: митинг предпринимателей; ветераны алжирской войны с триколорами, в костюмах хаки с орденами и медалями; похожие на рестораторов и акционеров крупных компаний мужчины в возрасте и холодные женщины с впечатляющими прическами нескладно выкрикивали: Pompidou avec nous! Mitterrand, charlatan! Pompidou avec nous! Mitterrand, charlatan![180] Серые плащи, кожаные куртки, солнечные очки, береты, кожаные перчатки… срывают плакаты, комкают листовки, ломают двери лицея Кондорсе… Размахивая кулаками, политики что-то кричат, гул и вялое пение Марсельезы, всюду безликие индивиды в темных очках… похожие на агентов тайной полиции.