Читать книгу "Мария Волконская - Михаил Филин"

Еще до Вены Мария Николаевна и Нелли решили не заезжать на обратном пути в Москву. Они вместе с детьми сразу отправились в Малороссию, в Воронки. Побывав там однажды, княгиня очень полюбила кочубеевское имение и с тех пор считала его (в душе) своим домом. По-видимому, она оказалась в этом уголке Черниговской губернии в середине лета.

А в августе на нашу героиню и Кочубеев обрушилось горе: внезапно умер Александр, двухлетний сын Елены Сергеевны[1009].

Мир обновился, но мрак минувшего не рассеялся: «Что́ было, то́ и будет; и что́ делалось, то́ и будет делаться…» (Еккл., 1, 9). Бедная Нелли шла стезей матери: сперва неудачный брак, потом кончина ребенка. Причем алчная смерть настигла их детей, Николеньку и Сашеньку, в одном и том же возрасте…

В Воронках надолго установилась тишина.

От этого удара княгиня Волконская уже не смогла, да и не пыталась оправиться.

Глава 18

ПУШКИН

Промчалось много, много дней…

А. С. Пушкин

Уже вскоре после кончины Пушкина в печати стали эпизодически появляться историко-биографические работы, посвященные поэту. Среди первых собирателей и публикаторов документов личного и официального происхождения, касающихся «солнца нашей поэзии», были такие известные отечественные ученые и деятели культуры, как Д. Н. Бантыш-Каменский, В. П. Гаевский, Я. К. Грот, П. И. Бартенев и другие.

А в феврале 1855 года читающая Россия получила ценный подарок: в Петербурге П. В. Анненков выпустил свои фундаментальные «Материалы для биографии Александра Сергеевича Пушкина»[1010]. В «Отечественных записках», «Современнике», «Библиотеке для чтения» и иных столичных журналах тут же появились восторженные отклики на это издание. По мнению критиков, проделанная пушкинистом работа была «образцовой»; рецензенты особо подчеркивали, что привлеченные автором «Материалов…» разнообразные тексты и биографические сведения проливают «совершенно новый свет на жизнь и деятельность Пушкина»[1011]. Книга П. В. Анненкова стала краеугольным камнем недавно возникшей и бурно развивавшейся науки — пушкинистики, она вдохновила знатоков и поклонников поэта на дальнейшие труды и разыскания.

Внесли свою лепту в пушкинистику и вернувшиеся в то время из Сибири супруги Волконские.

Они действовали по-разному.

Минуло много, много лет с тех пор, как князь Сергей Волконский навсегда распрощался в Одессе с Александром Пушкиным. Конечно, декабрист (что-то знавший о романтических отношениях поэта и Марии Раевской), находясь на каторге и в ссылке, не вычеркнул из памяти прославленного знакомца.

После смерти Пушкина Волконский попытался было завести с супругою разговор о поэте, но княгиня сразу нахмурилась и определенно дала понять, что не намерена обсуждать с ним эту тему. Получив от ворот поворот, Сергей Григорьевич, ранее частенько застававший Марию Николаевну за чтением пушкинских произведений, оторопел, надулся и даже по-молодецки взревновал жену.

От всех этих Александров, тамошних и тутошних, он терпел одни убытки.

А через какое-то время Волконский и сам стал — от случая к случаю, украдкой — проглядывать хваленые стишки.

Однажды, меланхолично листая (еще в Иркутске) «Евгения Онегина», Сергей Григорьевич сделал для себя неожиданное открытие. Ему вдруг показалось, что N, муж Татьяны, чем-то напоминает его самого. Конечно, не государственного преступника Волконского — а былого, моложавого, позировавшего англичанину Джорджу Доу, то бишь Волконского начала двадцатых годов.

Перечитав повнимательнее соответствующие строфы восьмой главы романа, он утвердился в первоначальном мнении. Совпадений хватало: ведь N — князь, богатый и «важный генерал», к тому же он «в сраженьях изувечен» (VI, 171, 187). Подходили к Сергею Григорьевичу и некоторые другие детали (допустим, возраст персонажа), но особенно следующие строки:

…И всех выше И нос и плечи подымал Вошедший с нею генерал (VI, 171–172).

Подобная («надменная») манера ходить с незапамятных времен составляла отличительную «родовую черту» князя Волконского[1012]. (Любил он, как мы помним, еще и скрещивать руки за спиною.) А Пушкин, увековечив плывущий над толпою спесивый генеральский нос, безжалостно осмеял декабриста. Так подумалось Сергею Григорьевичу (и подумалось, видимо, небезосновательно).

Оказывается, не он — его оставили с носом.

Раздосадованный, Волконский заново изучил все песни «Онегина» — и не обнаружил в них ничего дельного. Более того, он пришел к выводу, что в пушкинском романе есть попросту вредные, прежде всего для молодого поколения, фрагменты. Сергей Григорьевич даже попробовал внушить мысль о «соблазнительных» строках Мишелю Волконскому, ученику Иркутской гимназии. «Когда его сыну, моему отцу, пятнадцатилетнему мальчику, захотелось прочитать „Евгения Онегина“, — поведал спустя десятилетия князь С. М. Волконский, — он отметил сбоку карандашом все стихи, которые считал подлежащими цензурному исключению»[1013].

Прощать Пушкину «важного генерала» Волконский не собирался. И когда настал благоприятный момент, декабрист по-своему расквитался с покойным насмешником.