Читать книгу "Обсидиановая бабочка - Лорел Гамильтон"

- Приз-сюрприз.

- Выметайся, чтобы я оделась.

Он потрогал пряжку лежащего на кровати ремня.

- Она не была когда-то черной. Кто ее покрасил?

- Я.

- Зачем?

Ответ он знал.

- Чтобы при работе ночью не блестела на свету и не выдаваламеня. - Я приподняла спереди подол его рубашки, обнажив большую серебрянуюпряжку с орнаментом. - Эта хрень ночью просто как мишень в тире.

Он посмотрел на меня и не попытался даже опустить подол.

- Это только накладка на настоящую пряжку.

Я отпустила его рубашку:

- А та, что под ней?

- Выкрашена черным, - ответил он.

Мы обменялись улыбкой - искренней, широкой, аж глазасмеялись. Мы друг другу нравились. Мы были друзьями.

- Иногда мне кажется, что я не хочу быть тобой, когдавырасту большая, Эдуард. А иногда - что уже поздно и я уже тобой стала.

Его улыбка растаяла, исчезла из глаз, холодных, как зимнеенебо, и таких же безжалостных.

- Только ты можешь решить, насколько далеко зашла. Инасколько еще далеко зайдешь, Анита.

Я глядела на оружие, на одежду, черную, как погребальныйнаряд, до самого белья черную.

- Может, стоит для начала купить чего-нибудь розового.

- Розового? - переспросил Эдуард.

- Ага, как травка Пасхального Зайчика.

- Как сахарная вата.

- Эдуард, только представь себе - ты с сахарной ватой!

- А на тебя бы посмотреть - ты в чем-то цвета детскойкарамельки или кукольных платьев. - Он покачал головой. - Анита, я никогда невидел женщин, в которых было бы так мало розового, как в тебе.

- Когда я была маленькой, я бы пальчик себе дала отрезать зарозовую кроватку и обои с балеринами.

Он вытаращил на меня глаза:

- Ты в розовой кроватке и под обоями с балеринами. - Онзатряс головой. - Вообразить себе такое - и то уже голова болит.

Я рассматривала разложенную на кровати одежду.

- Была и я когда-то розовой, Эдуард.

- Все мы рождаемся ангелочками, - ответил он. - Нооставаться такими нельзя, если хочешь выжить.

- Должно быть что-то, чего я делать не стану. Грань, которуюя не перейду, Эдуард.

- А почему?

В голосе его было больше любопытства, чем он обычно себепозволял.

- Потому что если ты переступаешь черту, тебя одолеваетвседозволенность, и кто ты тогда вообще?

Он снова помотал головой, надвинул ковбойскую шляпу на лоб.

- У тебя просто кризис совести.

- Да, пожалуй, - кивнула я.

- Анита, не раскисай. По крайней мере на моей территории.Мне от тебя нужно то, что ты делаешь лучше всего, а это не доброта, нежалостливость и не слезливость. Мы с тобой лучше всего делаем одно и то же.

- И что же это? Что мы делаем лучше всего? - спросила я,сама чувствуя, как начинаю злиться. Злиться на Эдуарда.

- Мы делаем то, что нужно, и все, что нужно, чтобы работабыла сделана.

- Не все же в жизни должно быть настолько прагматичным,Эдуард.

- У нас разные мотивы, если тебе от этого лучше. Я делаю то,что делаю, потому что я это люблю. Это не просто моя работа - это моя суть. Ты делаешьэту работу, чтобы спасать чужие жизни, чтобы предотвратить зло. - Он посмотрелна меня глазами пустыми и бездонными, как у любого вампира. - Но ты тоже этолюбишь, Анита. Любишь, поэтому тебе так тревожно.

- Насилие стало для меня одной из трех главных реакции,Эдуард. Может быть, даже заняло первое место.

- И это сохраняет тебе жизнь.

- Какой ценой?

Он мотнул головой, и безразличие сменилось гневом. Он вдругподался вперед, и рука его нырнула под рубашку, а я уже скатывалась с кровати сбраунингом в руке. Патрон уже был в патроннике, а я катилась по полу, наводяствол и выискивая глазами цель.

Эдуарда не было.

Сердце у меня стучало так, что почти заглушало все звуки,хотя я напрягала слух. Какое-то движение. Значит, он на кровати - больше емудеваться было некуда. Со своей позиции мне не было видно, что лежит на кровати,только угол матраса и полоска простыни.

Зная Эдуарда, я не сомневалась, что патроны в браунинге егопроизводства, то есть они пробьют кровать снизу вверх и то, что на ней лежит.Медленно выдохнув, я прицелилась в кровать снизу. Первая пуля либо попадет внего, либо заставит изменить положение, и тогда я буду лучше знать, где он.

- Анита, не стреляй.

Я сдвинула мушку в сторону голоса. Выстрел попадет ему науровне пояса, потому что он там пригнулся, а не залег. Это я знала даже неглядя.

- Это была проверка, Анита. Если бы я хотел с тобойсхлестнуться, я бы тебя сначала предупредил, ты это знаешь.

Я это знала, но... Кровать заскрипела.

- Эдуард, не шевелись. Я серьезно.

- И ты думаешь, что волевым решением ты можешь обратить всевспять? Ошибаешься, Анита. Джинн выпущен из бутылки - и для тебя, и для меня,Анита. Тебе не вернуть себя прежнюю. Подумай о тех трудах и страданиях, которыеты приложила и пережила, чтобы сделать себя такой, какая ты есть. И тыдействительно хочешь пустить их псу под хвост?

Я лежала на спине, держа пистолет двумя руками. Пол холодилспину ниже задравшейся рубашки.

- Нет.

- Если у тебя сердце будет обливаться кровью при мысли обовсем плохом, что ты делаешь, то кровью обольется не только сердце.

- Так ты действительно испытывал меня? Сукин ты сын!

- Могу я пошевельнуться?

Я убрала палец с пускового крючка и села.

- Можешь.

Он спрыгнул и встал по одну сторону кровати, а я - подругую.

- Ты заметила, как ты быстро схватила пистолет? Ты знала,где он, ты достала патрон и сняла предохранитель, ты сразу бросилась в укрытиеи стала выискивать цель.

Все та же гордость учителя за любимого ученика.

Я поглядела на него.

- Эдуард, больше никогда так не делай.

- Грозишься?

Я покачала головой:

- Нет, просто у меня сработал инстинкт. Еще немного - и явсадила бы в тебя пулю.

- И во время твоих действий совесть твоя молчала. Ты и недумала про себя: "Это же Эдуард! Я стреляю в друга!"