Читать книгу "Царь Грозный - Наталья Павлищева"

По коломенским вотчинам Федорова прошел кровавый смерч, уничтожая все на своем пути. Сотни людей были убиты, замучены, взорваны, растерзаны… Сожжены их дома, перебит скот. То, что нельзя забрать с собой, попросту уничтожалось.

В одной из вотчин, когда уже не осталось в живых никого, ни мужчин, ни женщин, ни даже малых детей, принялись убивать скот, потом не успевших убежать кошек и собак. Сожгли скирды хлеба в полях, все избы… Иван Грозный перекрестился:

– Кажись, славно всех отделали! Никого и ничего не осталось…

Царевич Иван оглянулся вокруг, все и впрямь покрыто трупами, гарью и кровью. Только вот вода в пруду чиста.

– А рыбы?!

Иван Васильевич с удовольствием глянул на сына, он прав, еще одна забава есть! Тотчас были разрушены мельничные плотины и спущена вода из пруда. Глядя, как утекают последние капли драгоценной влаги и в тине начинают биться задыхающиеся рыбы, царевич довольно хлопал в ладоши. Особенно ему понравилась большущая рыбина, так смешно хватавшая ртом воздух! Рыбе очень хотелось жить, потому она долго извивалась, пытаясь добраться хотя бы до влажного ила и зарыться в него. Царевич потребовал себе шест и старательно выкапывал им бедную рыбу обратно. Успокоился, только дождавшись, пока та не затихнет совсем. Злая ухмылка Ивана-младшего заставила содрогнуться даже бывалых опричников – сын пойдет дальше отца! Как бы самим не оказаться на мели, как эта рыбина…

Разорив и ограбив коломенские вотчины Федорова, опричники вернулись в Москву продолжать свое черное дело там. Теперь страшный кровавый вал покатился по Москве. Перед казнью обреченных били батогами, выпытывая припрятанное добро. Убитых оставляли валяться на улицах, прикрепив к их телам записки с обвинениями. Куски людей, разрубленных на части, бросали в колодцы, принуждая жен и детей убитых пить оттуда воду. Изнасилованных жен приказано было вешать в воротах, чтобы мужья ходили под ними, не морщась. Снимать и хоронить запрещалось.

А кромешники, напившись за день людской крови, усаживались за столы в первом в Москве кабаке на Арбатском царском дворе. Большое количества вина заглушало остатки совести, избавляло от страха перед неизбежной Божьей карой. Вино, как и кровь на московских улицах, лилось рекой.

Филипп понял, что государь не даст ему покоя на его дворе, потому вдруг принял решение съехать с митрополии, но сан с себя не складывать, потому как дал клятву. Хотел укрыться в ближайшем монастыре, но его опередил царский духовник Евстафий. Тот метнулся по подмосковным обителям, грозя всяческими карами игуменам, если пригреют у себя непокорного митрополита. И только малая обитель Николы Старого все же приняла неугодного царю Филиппа.

А царь продолжал все беззаконие. В один из летних дней царевич возглавил облаву, проводимую по московским дворам. Искали не татей или федоровских слуг, из домов вытаскивали женщин и девушек. Крик стоял немолчный, ведь их связанными кидали на возы и с криками «Гойда! Гойда!» куда-то везли. К утру из Москвы в лес было вывезено четыре сотни красавиц, на которых как на врага походом пошел сам Иван Васильевич с тысячей своих головорезов.

Из привезенных красавиц отобрали нескольких особо приглянувшихся государю и царевичу, остальных поделили между опричниками. Надругались над всеми, и не по разу. Женщины кричали, сопротивлялись, кусались, некоторые попросту умерли от невиданного позора и страха перед кромешниками. К утру оставшихся в живых развезли по домам все с тем же гиканьем и криками. Жить опозоренными большинство их них просто не смогли, в Москве разом осиротели, оставшись без матерей, множество детей. Родители оплакивали своих красивых дочерей, мужья жен, дети матерей. Царь с царевичем и их кромешниками развлекались…

28 июля в Москве еще ничто не напоминало, что лето когда-то закончится. Но не до теплых деньков было москвичам. Страх сковал людские души. Все потянулись в церкви усиленно молиться об избавлении от творящегося кошмара. Митрополит служил в Новодевичьем монастыре в честь иконы Смоленской Богоматери, Одигитрии. Неожиданно явился государь со своей свитой, чтобы участвовать в крестном ходе. Что мог сказать Филипп? Молиться не запретишь, и крестный ход не отменишь…

Государь со своей сворой в черном, как монахи, на головах высокие черные шлыки, точно у инквизиции. При словах митрополита: «Возвещаю от Бога: мир вам всем, люди добрые!» обнажили головы все, даже государь. Но, окинув взглядом толпу кромешников, Филипп вдруг заметил, что один из опричников стоит в тафье – небольшой шапке. Брови митрополита сурово нахмурились:

– Чтение Слова Божия следует слушать христианам с непокровенной головой! Твой пес? Усмири его сам!

Иван резко обернулся, но тафьи на голове опричника уже не было.

– Кто таков?! – Глаза государя метали молнии, но опричники загалдели:

– Напраслину возводит митрополит…

– Исправно молимся…

– От митрополита нам никакой ласки, только зло одно…

Нарочно ли это было подстроено или нет, но получилось удачно. Иван Грозный принялся выговаривать уже Филиппу:

– Ты зачем моих верных слуг при всем народе зря порочишь?! Сам не лжец ли?

Филипп едва сдержался, чтобы не ответить резко, помнил только о незавершенном крестном ходе…

На счастье всех, государь не стал дольше лаяться и покинул обитель. Все притихло, но Филипп не сомневался, что Иван затеял что-нибудь другое, и был прав.

Против Ивана Федорова доказательств вины, кроме писем Сигизмунда и слов Владимира Старицкого, найти не удавалось. Просто из подозрений казнить его государь не мог, слишком авторитетен боярин. Но душа уже не принимала одной мысли о том, что боярин Федоров жив, пусть даже ограбленный царем до нитки.

И в сентябре государь вдруг повелел вернуть боярина из Коломны, куда тот был сослан с семьей и без всяких средств.

Федоров ехал и даже не гадал, что его ждет. Чего уж тут гадать, мало государю его покорности, мало всех денег и ценностей, которые отобрал, жизнь, видно, подавай. Боярин уже стар, ему ничего не надо, только душа болела за родных, которым тоже не позавидуешь, коли казнят главу семьи. Сам он был готов ко всему.

Но государь принял на удивление ласково, точно старого доброго друга. Приобнял, повел по палате с собой. Федоров шел ни жив ни мертв, не зная, чего ждать дальше. Смертушки боялся, а тут вон как повернуло…

Но дальше началось то, что сразу подсказало боярину – не зря ждал, не зря боялся. Иван Васильевич провел его до самого трона и вдруг велел слугам одеть на старика царские бармы, шапку Мономаха и дать в руки скипетр. Что было делать? Сопротивляться? Когда нарядили, Иван вдруг усмехнулся:

– Думаешь, царем сладко быть? Сядь-ка, посиди на моем месте.

А сам вдруг обнажил перед боярином голову, встал на колени, отвесил поклон ниже некуда:

– Теперь ты возымел, что хотел, стал государем московским. Чего же ты? Радуйся, наслаждайся своим владычеством!