Читать книгу "Любовь в ритме танго - Альмудена Грандес"

Я ей сказала, что угрызения совести не дают мне жить, что я умираю от боли и раскаяния, что моя жизнь превратилась в кошмар, что по утрам меня мучает чувство собственной ничтожности и что она должна помочь мне, потому что она единственная, кто может помочь мне, освободить меня от сверхчеловеческой тяжести моей вины… Мне не стоило особых усилий улестить ее, она изъявила милость простить меня, а я думала о монастыре, по правде говоря, я думала об этом с самого начала, но именно она громко сказала это первая, она, она: «Собирай чемоданы», а потом вернулся отец, вернулся практически бегом, потому что не поверил, что я могла принять такое решение, он никогда не верил в это. Он спросил у меня: «Что ты делаешь, Магда? Ты с ума сошла или как?» И если бы в этот момент я бросилась к нему, если бы рассказала правду, он бы помог мне, я это знаю, я уверена в том, что он был готов встать на мою сторону, но я не сделала этого, потому что мне не хотелось, чтобы все возвращалось в обычное русло. Я хотела сбежать, порвать с ними навсегда, я видела свое будущее без этих людей, а на имущество я никогда не претендовала, потому что рано или поздно все бы изменилось, стало, как раньше. Вот почему я не рассказала правду отцу, а он в меня не верил, он никак не мог поверить, и я себе этого никогда не прощу. Отец не заслуживал того, чтобы я ему лгала, а я ему лгала. Он не заслуживал предательства, а я предала… Твой отец тоже говорил мне, что это было сумасшествие, с самого начала.

«Это только на год, Хайме, — ответила я ему, — возможно, даже всего на несколько месяцев», а он ответил, что год — это долго, невероятно долго, что он этого не переживет. Он сказал, что эта жертва не стоит моих страданий, но я решила сделать это, и поступила так, как задумала, хотя совсем не верила в свои силы. За то время, которое я провела за этими стенами, я стала испытывать тошноту, ярость и отвращение, я умирала от желания открыть дверь и сбежать, остаться без наследства и всего остального без копейки в кармане, но зато стать свободной… Я думала, что ненависть — это самое сильное чувство, я думала, что оно очень глубокое, такое же, как любовь, разве нет? Так всегда говорят, и, несмотря на это, это не так, или, по крайней мере, я так не чувствовала. Возможно, я очень сильно любила, или, возможно, я их недостаточно ненавидела, но я не могла вынести силы последствий собственного разрушения, я не хотела стать слепым орудием ненависти. Может быть, любовь и подчинила меня себе однажды, но ненависти сделать с собой то же я позволить не могла. В общем, я постриглась…

Мама сообщила мне на Святой неделе, что собирается перевести все имущество на себя, а я должна сделать самую малость — отказаться от ее денег. Она была согласна с моим решением уйти в монастырь, но отец был категорически против. Дело в том, что он ничего не знал, не имел ни малейшего представления о моих планах, он считал, что я недостаточно все обдумала: «Одно дело стать монахиней, а другое — умереть там», — сказал он… В тот день, когда я ушла из монастыря, я чувствовала себя так, словно целую неделю курила опиум, я была возбуждена и ошеломлена свободой. Твой отец понимал, что никогда больше меня не увидит, и рассмеялся: «Сейчас ты похожа не на христову невесту, а на девушку, готовую к замужеству». Он был последним человеком из семьи, которого я видела в Мадриде. Он мне очень помогал, очень рисковал. Он нашел этот дом, осмотрел его и зарегистрировал на свое имя, чтобы я не смогла продать его. Когда я почувствовала, что не могу больше жить в монастыре, позвонила ему с какими-то извинениями, а он очень долго смеялся в трубку. Я сказала себе, что должна отблагодарить его, но не смогу это сделать… В то утро я пошла, чтобы увидеть его, я тогда еще носила сутану… Когда-то у нас были общие планы, которым не суждено было реализоваться. Хайме никогда не смог бы жить на две семьи, как мой отец. Я специально пришла в сутане, чтобы он не питал никаких иллюзий, мне тоже не стоило этого делать, так вот мы и встретились. Это последнее, что я сделала в Мадриде, когда еще была монахиней… Вначале он послал меня к черту, назвал удовлетворенной шлюхой. Твой отец был уверен, что у меня все пойдет хорошо, так и вышло, у меня быстро появились друзья, я даже завела себе пару любовников.

Я радовалась, ведь у меня были деньги, этого было достаточно. Все, что я хотела, у меня было. Ненависть очень быстро перестала поддерживать меня, ведь я больше не видела ни матери, когда перечитывала письмо, которое сама ей написала, ни сестры — твоей матери. Я представляла себе их стыд от непоправимого вреда, который мой последний грех нанес их репутации, но никогда потом не пыталась исправить того, что произошло… Потом я обратилась к отцу. Конечно, ему я тоже написала — очень длинное письмо, ему я все рассказала, все, что могла рассказать, не покривив против истины, а он ужаснулся: «Что мы сделали с тобой, дочь моя?» — сказал он мне по телефону и не смог продолжить, но я поняла, что он хотел сказать. Потом, когда мы встретились, когда гуляли вместе неделю, в Мохакаре, отец сказал мне, что не хотел говорить об этом раньше, но теперь решил рассказать мне о своей жизни, о дурных поступках, которые совершил. Мне показалось, что это был своеобразный способ упрекнуть меня уже в моих собственных ошибках…

Он просил рассказать ему всю правду, но я медлила, понимая, что в действительности ничего не изменилось. Проблема была не только в прошлом, когда я приняла очень важное для себя решение, а и теперь и в будущем передо мной расстилалось настоящее море больших и маленьких проблем, поэтому о прошлом я старалась больше не думать, но потом мне начали сниться странные сны. Каждую ночь мне снятся сны моего отца, я вижу его в Мадриде, совсем одного, без Паситы, без меня, абсолютно одного. Он разбивает голову камнем, пока я, улыбаясь, сижу в его кабинете, окруженная трупами его мертвых жен и всех его детей, тоже мертвых, кроме нас с Паситой, — мы всегда отсутствуем, а он все еще жив и плачет, и раскаивается в своих грехах, хотя не перестает улыбаться. Иногда во сне он зовет меня: «Магда, иди, Магда, иди, поговори со мной», — но я никогда не показываюсь ему, я его вижу и говорю себе, что должна идти, но не могу пошевелиться. Я даже не знаю, где нахожусь, мне известно лишь, что я его вижу и что я должна идти к нему, но я не иду, а он продолжает звать меня, он зовет почти каждую ночь, почти каждую.

— Нет, Магда, — закричала я исступленно, — он не зовет тебя, не может звать тебя.

Она повернулась на камне и схватила меня за запястья, так сильно сжав их, что в мою кожу впились ее ногти, и закричала так близко от моего лица, что я почувствовала запах алкоголя и запах вины, перемешанные в ее дыхании.

— Он зовет меня, Малена! Он зовет меня каждую ночь, а я не иду, не иду…

— Ты была там, Магда, — произнесла я, пытаясь сохранить спокойствие, — ночью, на Мартинес Кампос, когда он умирал, ты была там. Томас запретил мне приближаться к нему, но я пошла посмотреть на него, и он на мгновение пришел в себя. Он обратился ко мне, приняв меня за тебя, а я ему ответила, что да, это я, я назвалась ему тобой.

* * *

Когда я открыла дверь номера, мое сердце билось сильнее обычного, я очень устала, но спать не хотелось совершенно. Мне было грустно и в то же время хорошо, словно все горести, которые входили в мои уши с исповедью Магды в течение нескольких часов, теперь были похоронены где-то внутри меня. Я не думала ни о чем конкретном, пока открывала дверь, которая отделяла комнату Рейны от моей, не думала, когда взяла Хайме на руки и на цыпочках перенесла его в свою кровать. Я не думала о том, чтобы умыться, почистить зубы, смыть косметику, нанести крем, я ни о чем не думала, но, когда я посмотрела на себя и увидела в зеркале свое чистое лицо, в этот момент я поняла все.