Читать книгу "Ладога - Ольга Григорьева"

– Какого Асгарда? – смутилась Неулыба.

– Асгард – городище урманских добрых богов, – отозвалась я, по-прежнему не открывая глаз. Хорошо было лежать, слушать заботливые голоса, чуять на своих губах нежную влагу…

Оттар довольно заурчал, а Неулыба склонилась ко мне, зашептала, обдавая чесночным запахом:

– Этот ворог чуть не убил меня! Понять не мог, почему ты к себе головню горячую прижимаешь и ему не отдаешь… Ты-то понимаешь хоть, что смогла до Вассы докричаться, лишь со смертью рядом пройдя? А он думал, это я тебя околдовала… Ринул так, что руку сломил. Верно, и до лета не приживется… А все-таки спас он тебя – из рук самой смерти выдернул. И ребеночка твоего спас. А Олег твой…

– Знаю… Все знаю…

Я и впрямь знала. Легко было на сердце – значит, отошла от мужа скорая беда. Ради этого я бы вся в пекло залезла – не то что грудь спалила…

И еще чуяла – нечего мне Олега на этой земле искать – не добраться мне до него, не долететь, не докричаться… Все мы идем дорогами, богами проторенными, и неведомо никому, в какие края те дороги ведут… У Олега, знать, своя дорога, и я на ней не подмогой ему буду – грузом тяжким…

– Полежишь, очухаешься, и к дому пойдем. Там долечим тебя. – Оттар приблизился. Пол засипел под грузным воем. – Я этой старухе не верю…

Я открыла глаза. С трудом, а открыла… Странное было что-то в Оттаровом голосе – будто говорил он, но сам себе не верил… Закружились надо мной в хороводе лица. Неулыба, Оттар, опять Неулыба… Потешно…

– Зато я верю! – сказала твердо. Верней – хотела твердо, а вышло, словно цыпленок пропищал…

– Здесь, что ли, останемся?! – возмутился Оттар. Неулыба под его плечо пролезла. Рука знахарки по локоть была тряпицами замотана да к тонкой дощечке прикручена. А ведь самой ей такую не выстругать…

Да и привязать не смогла бы толком. Оттарова работа… Коли друг другу в малом помогать стали, то и в большом разберутся. А мне какая разница – где Олега ждать? Здесь ли, в Новом ли Городе… Главное – уцелел бы, выжил в борьбе со злом неведомым, вернулся бы…

СЛАВЕН

Что бы ни говорили люди, а вдалеке от родной земли не шел ко мне сон и мучили дурные предчувствия…

Княгиня обихаживала меня, словно боярина, – кормила, поила, ластилась кошкой домашней, коготки спрятавшей, а ближе к ночи одним жестом отослала от себя всех и поманила меня на мягкое ложе.

Опытна она оказалась в любви. Не одна девка в моих объятиях побывала, а не доводилось встречать такую. Тело у нее, будто у оборотня, менялось – то мягкой шелковой водицей по груди текло, то пламенем обжигало. Ловкие руки и ласкали, и рвали до крови…

Измотала меня страсть ее сумасшедшая – лишь к рассвету очухался. Под лучами мягкими не сразу вспомнил, кто я да где… Глянул на Княгиню. Она раскинулась на ложе – красивая, властная, даже во сне на других не похожая… Будь Беляна на ее месте – не смог бы оставить, оторваться от нежного тела, а к этой вовсе не потянуло, словно не было безумной ночи и горячечных губ. Пустая страсть быстро забывается…

Я натянул порты, осторожно подкрался к пологу. Может, и был я гостем у волховки, а только видел, как косились на меня ее вой, – так собаки на вещь смотрят, что хозяин стеречь поручил. Волховка во мне усладника видела, вот и стерегли вой, как умели, хозяйкину забаву…

Взять меч и обоих одним ударом положить? Или лучше ножом по горлу – и верней, и тише? «Твоя забота – Эрик», – сказал Чужак. Положу я этих стражей и еще двоих, у темницы, а дальше что? Потащу Эрика в лес на плечах? Волх мне не помощник – коли решил он с Княгиней сцепиться, сцепится непременно, и наплевать ему будет на наши беды. Уйду ли далеко с ньяром на спине? Вряд ли шамаханские незнати мне четыре жизни, невинно погубленных, простят. Догонят, как пить дать… Одна надежда – оглушить воев, покуда они в дремоте у входа сопят, и рвануть к Кутихе, о которой Чужак сказывал. А как уймется все – в лес, за своими. Троим легче будет ньяра вытянуть, чем в одиночку. Только поспешать надо…

Я перевернул меч плашмя, легко выскользнул за полог, даже не обернувшись на волханку, – спиной чуял – спит. Один из воев посапывал мирно, а другой проснулся от шороха, вскинул на меня недоуменные глаза:

– Куда? Не велено…

Дурак! Чем болтать попусту, лучше бы вовремя голову прикрыл! Ударил я не сильно – лишь на время обездвижил болтуна. Перешагнул через его тело, покосился на второго – не проснулся ли? Он молод оказался, совсем мальчишка еще, не привык к дружинной службе – сопел, сладко причмокивая… Вот и ладно.

Короткими рывками, от шатра к шатру, от ямки к ямке, я перебежал двор, выскользнул за ворота.

Печище рано утром встает, еще до первых петухов – поутру любое дело лучше спорится, да и скотина ждать не станет, покуда отоспится хозяин – зачахнет. А городище, каким бы ни был – большим иль малым, – ленив, встает лишь после вторых петухов, а на первых еще и глаз не размыкает. Никто мне по пути не встретился.

Шамахан с Новым Городом словно братья-близнецы роднились – те же дворы, те же избы. Может, потому и нашел Кутихину избенку до того, как услышал с Княгининого двора громкий злой крик. Проснулся-таки нерадивый страж! Сейчас гвалт поднимут, искать примутся…

Я толкнул узкую дверку, нырнул в полумрак избы. Холодно было в ней, нетоплено – как только жить в такой? Может, ошибся я – не о той избе Чужак говорил?

– Пошел прочь, кто бы ты ни был! – послышался из темноты скрипучий старческий голос.

Нет, похоже, верно пришел…

Я приложил ухо к двери, прислушался. Уже голосили по дворам – меня сыскивали…

– Пошел прочь, говорю!

– Отстань, – отмахнулся я.

– Таишься? – заинтересовались из темноты.

– Помолчи! – Я обежал глазами клеть, силясь отыскать подпорку под дверь – на крайний случай.

У печи валялось большое корявое полено. То, что надо! Одним прыжком скакнул к печи, подхватил дровину.

– Мое! Положь, откель взял! Мое-е-е!!! – истошно заверещала из угла хозяйка.

Этак меня по ее воплям быстро сыщут… Я швырнул полено на пол, шагнул к заваленному шкурами полку:

– Рот закрой, ведьма старая! Не до тебя сейчас!

– Воры!!! Грабят!!! Убивают!!! – окончательно разошлась старуха.

Верно Чужак сказал – зла да сварлива эта Кутиха. Не хотел я ей зла чинить, да, видать, придется…

Шкуры оказались истертыми, легкими, их и стаскивать не пришлось – сами поехали грудой на пол, едва прикоснулся. Я уж и меч приподнял – стукнуть слегка бабку, чтоб не орала, а едва сползли они – замер. Давно никого мне жалеть не доводилось, на любого ворога мог руку поднять, ребенка, и того не пощадил бы дела ради, но то, что под шкурами лежало, не мог ударить!

Как жила еще Кутиха? Каким чудом еще светились огромные, совсем не злые глаза на страдальчески сморщенном лице?