Читать книгу "Космический Апокалипсис - Аластер Рейнольдс"

Вольева соображала быстро, и Силвест уже имел случай в этом убедиться.

— В этом случае мы должны быть лишь благодарны Триумвиру Саджаки, не так ли? Не убивая Капитана, он удерживает нас на краю пропасти, — то, как она это сказала, походило скорее на аргументацию адвоката Дьявола, который повторяет вслух доводы Дьявола, лишь желая подчеркнуть их еретичность.

— Да, — сказал Кэлвин с сомнением в голосе, — может быть, вы и правы.

— А я вот не верю вашей болтовне! — в неожиданном запале выкрикнула Вольева. — И если бы вы были одним из нас, то само появление подобных мыслей расценивалось бы как предательство.

— Как вам будет угодно, но мы уже видели собственными глазами, как Саджаки саботирует проведение операции.

На мгновение в ее глазах мелькнуло удивление, но она подавила это чувство со свойственной ей добросовестностью.

— Меня не интересует ваш параноидальный бред, Кэлвин. Говорю это, предполагая, что веду разговор именно с вами. У меня есть долг по отношению к Дэну, заключающийся в том, чтобы доставить его на Цербер. И у меня есть долг по отношению к вам — помочь вам вылечить Капитана. Обсуждение всяких других проблем считаю излишним.

— Значит, у вас есть ретровирус?

Вольева пошарила в кармане куртки и вытащила оттуда небольшой флакон.

— Он хорошо убивал те образцы Чумы, которые мне удалось изолировать и культивировать. Но будет ли вирус действовать эффективно против этого — большой вопрос.

Силвест почувствовал, как его рука рванулась, чтобы успеть подхватить брошенный Вольевой флакон. Маленький стеклянный сосуд напомнил ему тот флакон, который он таскал в кармане накануне свадьбы, но то было лишь легкое воспоминание.

— Работать с вами — просто удовольствие, — сказал Кэлвин.

Вольева покинула Кэлвина или Дэна Силвеста — она никогда не знала точно, с кем имеет дело, — дав этому человеку точные инструкции, как применять ее препарат. Ее отношения с Силвестом напоминали отношения фармацевта с врачом, подумала она. Она сделала сыворотку, которая хорошо проявила себя в лабораторных условиях, что позволило сформулировать общие принципы ее применения и способ ее введения в организм. Однако окончательное решение, связанное с жизнью и смертью больного, было в компетенции врача, и она не имела права в него вмешиваться. В самом деле, если бы способ применения сыворотки не был столь важен, то зачем надо было тащить на борт корабля Силвеста? Ее ретровирус — это лишь часть лечения, хотя, возможно, и главная.

Она села в лифт, который доставил ее прямо к дверям капитанской рубки. Вольева старалась не думать о том, что сказал ей Кэлвин (она предполагала, что это был он) насчет Саджаки. Это оказалось трудным. Слишком много логики, слишком много здравого смысла высказано. А что может сказать она насчет предполагаемого саботажа лечения Капитана? Она хотела было спросить о доказательствах, но, видно, испугалась услышать вещи, которые не сможет опровергнуть. А как она сказала сама — и это было в каком-то отношении правдой, — даже думать в таком направлении — предательство.

Впрочем, она уже и без того неоднократно вела себя как предатель.

Саджаки, безусловно, сомневается в ней. Это очевидно. Ее несогласие в вопросе проводить или не проводить промывку мозгов Хоури — только один момент. А настройка аппаратуры? Так, чтобы каждый раз, когда Саджаки включает ее, Вольева была бы тут же поставлена в известность? Это, пожалуй, еще более серьезное дело. Это акт, говорящий не о незначительном превышении власти, что можно было списать на заботу о порученном ей имуществе, а акт, свидетельствовавший о паранойе, о страхе и затаенной ненависти. И все же хорошо, что она подоспела вовремя! Промывка не нанесла Хоури большого вреда, ее повреждения не относились к тем, что долго не заживают. Кроме того, сомнительно, чтобы Саджаки удалось закартировать большой объем мозга Хоури в таких деталях, чтобы получить что-то большее, чем смутные воспоминания, не говоря уж о воспоминаниях, которые могли бы послужить основанием для обвинения. Теперь, думала она, Саджаки придется быть осторожнее. Потеря артиллериста была бы сейчас непростительной ошибкой. Но что будет, если фокус его подозрений перенесется на Вольеву? Ей ведь тоже можно учинить промывку мозгов. Саджаки перед этим не остановится, разве что побоится полностью разрушить отношения равенства между Триумвирами. Конечно, у нее нет имплантатов, которые можно повредить. И кроме того, теперь, когда работа с «Лорином» переведена на автоматический режим, период максимальной полезности Вольевой для Саджаки миновал.

Она переговорила со своим браслетом. Тот маленький осколок, который она вытащила из тела Хоури, задал ей куда больше работы, чем ожидалось. Теперь, когда ей более или менее удалось выяснить особенности материала и рисунок напряжений в нем, она попросила корабль сравнить осколок с другими образцами, сведения о которых могли храниться в корабельных банках памяти. Ее догадка, что это может быть работа Манукьяна, выглядела складно, ибо дробинка явно была произведена не на Крае Неба. Корабль до сих пор продолжал поиск, уходя в глубины своей памяти. Теперь он изучал технологическую информацию двухсотлетней давности. Абсурдно лезть в такую давность… но, с другой стороны, следует ли останавливаться на полпути? Через несколько часов корабль дойдет до времени основания колонии на Йеллоустоне, то есть доберется до немногих материалов, оставшихся от эпохи американцев. Во всяком случае, она сможет сказать Хоури, что поиск был глубоким, даже если и не дал результатов.

Вольева вошла в рубку. Одна.

Гигантская рубка была темна, если не считать слабого сияния, исходившего от сферы — дисплея, который сейчас застыл на изображении системы двойной звезды Дельта Павлина — Гадес. Никого из команды в рубке не было (во всяком случае, из оставшихся в живых, подумала она), не было и мертвых, которых в прежние времена неоднократно вызывали из архивных хранилищ, чтобы использовать их познания в языках, на которых теперь уже никто не говорил. Одиночество вполне устраивало Вольеву. Она не хотела иметь дела с Саджаки (да, именно с ним в первую очередь), но и Хегази не был тем человеком, чье присутствие было бы для нее желательным. Даже с Хоури говорить не хотелось. Именно сейчас. Общение с Хоури поднимало массу вопросов, заставляло ум Вольевой обращаться к таким проблемам, думать о которых ей вовсе не улыбалось. Сейчас же, на протяжении нескольких минут, она могла побыть одна и в своем праве, и — как бы глупо это ни казалось — забыть обо всем, что угрожало превратить порядок в хаос.

И она могла быть наедине со своим очаровательным оружием.

Полностью преобразованный «Лорин» перешел на еще более низкую орбиту, не спровоцировав никаких ответных действий со стороны Цербера, хотя и оказался всего в десяти тысячах километров от поверхности этой планеты. Вольева назвала этот большой конический объект «Плацдармом» — ибо такова и была его функция. Другие к нему не имели отношения, это было оружие Вольевой, и только Вольевой, поэтому никто другой его именами не наделял. Конус имел четыре тысячи метров в длину — почти столько же, сколько их суперсветовик, который, можно сказать, являлся его прародителем. Он был пустотел. Даже стены походили на соты — в искусственных углублениях хранились запасы военных кибервирусов, по своей структуре наиболее близких к тому контрагенту, который будет использоваться для лечения Капитана. Вся эта конструкция была одета в сколько-то метровую толщу гипералмаза, который должен был обвалиться при столкновении с поверхностью планеты. Подразумевалось, что при столкновении ударные волны распространятся по всей протяженности «Плацдарма», но пьезоэлектрический кристалл постепенно поглотит их энергию и направит ее в системы вооружения корабля. Скорость «Плацдарма» при контакте с корой планеты предполагалась незначительной, во всяком случае, меньше одного километра в секунду, поскольку он должен был резко затормозить, перед тем как проткнет кору. А сама кора перед ударом будет «размягчена» — помимо собственных фронтальных орудий «Плацдарма» по ней ударят и орудия из Тайника Вольевой.