Читать книгу "Артузов - Теодор Гладков"

Но почему автор уверен, что анкета заполнена была сразу, а не 4 июня? Достаточно сравнить почерк, якобы относящийся к этой дате, с почерком на документах, датированных концом мая.

Анкета написана твердым, четким почерком образованного человека, почерком выработанным, каким обладают только много и постоянно пишущие люди. Все другие, «более ранние» записи и подписи на протоколах – каракули…

На этом основании, уже только на нем одном, можно с уверенностью утверждать, что за две недели пребывания в тюрьме Артузов физически и душевно был разрушен. Какими методами, догадаться нетрудно. Не исключено, что он тогда же перенес инсульт.

Делу Артузова с самого начала было уделено особое внимание. Это явствует уже из того, что следствие вел не рядовой сотрудник, а начальник Секретариата НКВД упомянутый Яков Абрамович Дейч. Он прекрасно знал о заслугах своего подследственного, не мог не понимать, что обвинения Артузова в измене и шпионаже – сущий бред. Видимо, для того чтобы преодолеть неловкость, он на первом же допросе обрушился на арестованного с отборной матерной руганью. Для высококультурного, хорошо воспитанного, интеллигентного Артура Христиановича, в жизни не употребившего ни одного бранного слова, уже одно такое обращение было сильнейшим ударом по психике, тяжелейшей душевной травмой, возможно, даже более тяжелой, нежели «меры физического воздействия». (Уже отмеченное резкое изменение почерка свидетельствует со значительной долей вероятности о применении и таких мер.)

В некоторых допросах Артузова принимал участие человек на Лубянке новый, заместитель Дейча Исаак Ильич Шапиро. Ранее он в НКВД никогда не служил, был «всего лишь» помощником секретаря ЦК ВКП(б)… Николая Ивановича Ежова! Став наркомом, Ежов в числе своих людей привел на Лубянку и Шапиро, назначил его заместителем секретаря НКВД и присвоил звание майора госбезопасности, а вскоре и старшего майора. (Это стало в органах НКВД– МГБ—КГБ дурной традицией: крупных партийных работников переводили в органы госбезопасности сразу на генеральские должности, даже если до этого они были, к примеру, секретарями обкомов по сельскому хозяйству.)

В составлении протоколов допросов, а затем и сомнительного обвинительного заключения Дейчу помогал его подчиненный, начальник 1–го отделения секретариата НКВД лейтенант госбезопасности Виктор Терентьевич Аленцев.

Через двадцать лет Аленцев, уже полковник КГБ, поначалу не признал, что имел отношение к «делу» Артузова, а когда ему показали его собственноручную подпись под протоколами допросов, сослался на плохую память и давность лет. Но кое–что, и существенное, все же в конце концов припомнил.

Выбор Дейча на роль следователя по «делу» Артузова имел под собой глубокое обоснование. Из Артузова надо было выбить не только признание в измене и шпионаже (с этим мог бы в короткий срок справиться любой костолом в чине сержанта или младшего лейтенанта госбезопасности), но и получить развернутые, якобы достоверные показания, со ссылками на имена руководителей зарубежных разведок, агентов, видных «заговорщиков» – чекистов, с раскрытием их «программ» и т. п. Обычный следователь в средних чинах, никогда и ничего общего ранее с настоящей контрразведкой и разведкой дела не имевший, такого дела не осилил бы. Ему бы просто не хватило для этого знаний и информации.

Между тем начальник секретариата НКВД и его заместитель (к тому же креатура самого наркома) могли затребовать и в 3–м отделе ГУГБ (бывшем КРО), и в 7–м (бывшем ИНО), и в Разведупре РККА{136} любые документы, содержащие информацию, необходимую для фабрикации правдоподобных признаний Артузова.

В следственном деле Артузова имеются всего два протокола его допросов, подписанные проводившими их Дейчем и Аленцевым. Из тюремного журнала установлено, что «беспамятный» Аленцев трижды допрашивал Артузова уже после того, как было составлено и утверждено обвинительное заключение по его делу. Вопрос: с какой целью? У автора в качестве версии есть единственный ответ: видимо, Аленцев готовил подследственного к заседанию Военной коллегии Верховного суда СССР, уговаривал не отказываться от данных на следствии показаний. Скорее всего, такого согласия не добился, потому никакого суда и не было. По закону каждая встреча следователя с подследственным должна быть запротоколирована и подшита в «дело». Отсюда может возникнуть представление, что за два месяца содержания Артузова в Лефортовской тюрьме его допрашивали всего два раза. Эти протоколы, многостраничные, отпечатанные на машинке, оформлены вроде бы правильно с указанием времени начала и завершения допроса, с непременной подписью арестованного не только на последней, но и внизу каждой страницы.

Однако на самом деле допросов Артузова было много больше, и подтвердил это невольно, то ли из–за юридической неграмотности, то ли из–за наплевательского отношения к закону… сам Дейч!

Дело в том, что первыми словами, которыми Дейч начал якобы первый запротоколированный допрос, были следующие: «Вы на протяжении ряда допросов упорно скрываете свою вину и отказываетесь давать следствию показания о своей антисоветской и шпионской деятельности…»

Выходит, имели место предыдущие допросы, на которых в течение двух недель (это немалый срок для сопротивления моральному, психическому и физическому воздействию) Артузов категорически отказывался признать себя виновным в предъявленных ему обвинениях! Потому и составлен был протокол впервые лишь 27 мая, что Артузов в этот день наконец дал признательные показания, точнее – подписал их. Как вопросы Дейча, так и ответы Артузова отпечатаны на машинке. Это означает, что протокол был составлен, обработан, перепечатан на машинке и подписан всеми участниками допроса позднее. К тому же слишком гладко в нем сформулированы так называемые показания, они носят откровенные следы большой подготовительной работы, понятное дело – следователя и его помощников, а не подследственного.

Наконец, тому есть еще одно доказательство. Их дал уже полковник, заместитель начальника Управления КГБ при Совете Министров СССР по Московской области Виктор Терентьевич Аленцев в 1955 году.

Аленцев показал, что когда он в первый раз сопровождал Дейча в Лефортовскую тюрьму, то сразу по самому ходу допроса понял, что его начальник допрашивает Артузова не впервые. После этого, по словам Аленцева, он сопровождал Дейча в Лефортово еще раз пять и делал записи. Никаких протоколов при этом не велось. По окончании допроса Дейч все записи забирал с собой на Лубянку, а спустя некоторое время возвращался в тюрьму с уже готовым, перепечатанным протоколом, который и заставлял подписывать Артузова.

На вопрос, применяли ли к Артузову меры физического воздействия, Аленцев стыдливо отвечал, что ему об этом ничего не известно. Но сказал, что Дейч обращался с Артузо–вым чрезвычайно грубо, допускал матерную ругань. Возможно, что при Аленцеве Артузова действительно не били. Но хорошо известно, что во многих случаях подследственных избивали специально содержащиеся в тюремном штате сотрудники – «молотобойцы», избивавшие и пытавшие заключенных в специальных помещениях между допросами. Так что вовсе не обязательно следователю в высоких чинах было самому пускать в ход кулаки и резиновую палку. Автор еще раз обращает внимание читателя на разницу в почерках Артузова: самая последняя его запись – жалкие каракули, выведенные дрожащей, непослушной, возможно, травмированной рукой.