Читать книгу "Доктор Данилов в реанимации, поликлинике и Склифе - Андрей Шляхов"

– Нет, просто думаю о том, как все странно складывается. Я не хочу уходить из Склифа, а меня вынуждают. Ты ушла бы, но тебя никто не гонит. Каждому – свое, и у каждого это свое совсем не такое... Прикольно, прикольно все это.

– «Прикольно» – неподходящее слово. От приколов должно становиться весело, а не грустно.

– Так, может, кому-то от этого и весело, – предположил Данилов.

– Кому?

– Кто смотрит на нас со стороны...

– Ой, давай без метафизики и эзотерики, ладно? – попросила Ольга. – А то мы договоримся до того, что у каждого свой путь, который надо пройти до конца, и все такое... Ненавижу! От одной мысли о том, что кто-то может решать за меня, что и как я должна делать, мне становится не по себе!

– Мне тоже, – признался Данилов.

– Приятно встретить единомышленника! – рассмеялась Ольга.

Примерно в двадцати метрах от ворот Склифа Ольга остановилась и сказала:

– Спасибо за компанию, дальше я пойду одна. Надумаешь – заходи в гости, я тебе всегда рада.

– Счастливого дежурства! – ответил Данилов.

– И вам не болеть, – улыбнулась Ольга.

Оглянулась по сторонам, украдкой чмокнула Данилова в щеку и пошла к воротам, на ходу нашаривая в сумке пропуск.

Данилов вспомнил, что его пропуск остался дома. Он не таскал пропуск с собой постоянно, а брал только на дежурства.

«Сейчас буду долго объяснять, что я свой», – обреченно подумал Данилов, но тревога его оказалась напрасной. На воротах стоял знакомый охранник, без вопросов пропустивший Данилова на территорию института.

В ординаторской Данилова встретил заспанный Агейкин.

– Хорошая ночь была, – похвастался он. – С половины первого – ни одной «скорой». Выспался на три дня вперед...

«Значит, мне поспать вообще не удастся», – подумал Данилов.

– За затишьем всегда следует обвал. А за обвалом – затишье. Говорят, тебе выговор дали?

– Дали, – подтвердил Данилов.

– Сволочи! – прочувственно сказал Агейкин. – Мы их лечим, а они на нас жалобы пишут. А начальство жалобам не верит, но нас наказывает. Меня одна дура обвинила в том, что я, пока она лежала в реанимации, спер у нее изо рта золотые коронки! Причем не просто спер, а заменил на металлические! Представляешь?

– Представляю. Выговор дали?

– Дали. Не за коронки, конечно, а за то, что рано перевел ее в отделение. А рано я ее перевел потому, что в реанимации места не было. Вот так... Меня потом вся больница «стоматологом» дразнила. Эх, лучше не вспоминать, сколько раз я незаслуженно получал по ушам...

– Лучше вспоминать, сколько раз не получал.

– Такого не было, – покачал головой Агейкин. – За все получал. И за свои косячки и за чужие...

– Ладно, хватит ныть. Сдавайся.

– Сдаюсь. – Агейкин выложил на стол ключи от сейфа. – Больных нет, в журналах я уже расписался.

Едва за Агейкиным хлопнула дверь, как повалили «скорые». Отравление за отравлением. Опасения его были не напрасны. Кто-то перепил снотворного по дури, кто-то с суицидальной целью...

Три любителя грибов поступили один за другим... Кто сам грибочки собирал, кого в гостях угостили. Те, кто отравился собственноручно собранными грибами, всегда рассказывают о том, сколько лет они собирают грибы и ни разу – ничего, кроме удовольствия. А вот на этот раз не повезло... Лучше бы уж шампиньоны ели, честное слово.

Юноша семнадцати лет отравился водкой.

– Водка-то нормальная была, только я много выпил, наверное...

– У Марины, медсестры из трансплантологии, так племянник умер, – сказала медсестра Маша. – Мать домой пришла, а он на полу мертвый валяется, а на столе литровая бутылка стоит. И водки там на донышке...

– По идее, если с организмом все в порядке, то должен включиться рвотный рефлекс, – сказал Данилов. – Самозащита срабатывает...

– У этого не сработала, – вздохнула Маша. – Я чем дальше живу, тем убеждаюсь – лучше без детей. И хлопот меньше, и разочарований.

«Выйдешь замуж – сразу изменишь свое мнение», – подумал Данилов, но переубеждать Машу не стал. Сама разберется...

Елена не звонила. Данилов тоже не звонил. Не было ни желания, ни времени. Время от времени в душе колыхалась горечь. Даже не горечь, а злость. Злость на Елену (неужели она его не понимает?) и на себя самого (ты, брат, тот еще кобель, сразу же сообразил, где и с кем утешиться).

Данилов пообещал себе, что завтра же вечером поговорит с Еленой серьезно. Надо же внести ясность. Может, ей еще что-то не нравится, пусть скажет об этом прямо.

Несмотря на все произошедшее, представить свою жизнь без Елены Данилову было трудно. Сразу же появлялось некое чувство пустоты. Ближе к вечеру Данилов уже злился только на себя одного. Повел себя как персонаж дешевой мыльной оперы, этакий мачо-кобелячо. Можно было просто объяснить Елене, что ее выпады сильно его задевают, а не устраивать этого представления с уходом. Впредь надо быть сдержаннее, вести себя по-мужски, а не истерить, как кисейная барышня.

Сегодня Данилов радовался обилию поступающих. Работа отвлекала от грустных дум, да и время летело быстро. Выбившись из привычной колеи, Данилов не принес на дежурство никакой еды, но это обстоятельство его не расстроило – надо же иногда устраивать нечто вроде разгрузочных дней. К тому же крепкий чай превосходно отбивал аппетит.

– В реанимацию женщину привезли, тридцать два года, – Маша вернулась с перекура и делилась новостями, – у нее неделю назад муж умер в нашей сосудистой хирургии. Перевели из сто двадцать третьей больницы с угрозой разрыва аневризмы брюшной аорты, наши его продержали три дня в палате, пока аневризма на самом деле не разорвалась, и только тогда взяли на операцию. Ну, в общем, не спасли. Жена такой скандал устроила – с двенадцатого этажа на первом слышно было. А как похоронила – отравилась реладормом.

– А реладорм где взяла? – спросил Данилов. – Его ведь без рецепта не купишь?

– Этого не знаю. – Маша пожала плечами. – Мы с девчонками поспорили – вот как это объяснить? Такая любовь сильная или банальный страх остаться одной, без каменной стены?

– Состояние тяжелое?

– Тяжелое.

– Ну, если выживет, тогда спросите.

– Кто ж на такие вопросы отвечать будет, Владимир Александрович? Вы что, смеетесь?

– Нет, не смеюсь. Просто кроме нее некому ответить на этот вопрос.

– Наверное, это любовь... – предположила Маша. – Ну а теперь-то чему вы улыбаетесь?

– Тому, как причудливо сочетаются в вас романтизм и практицизм, – признался Данилов.

– Да – я практичный романтик, – кивнула Маша. – И помечтать люблю, и деньги считать умею. Дитя двадцать первого века.