Читать книгу "Слово и "Дело" Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений - Павел Нерлер"

Сообщаем, что в январе 1986 года Правление ССП создало Комиссию по литературно-творческому наследию О. Мандельштама, в состав которой вошли следующие писатели ‹перечислены›.

Кроме того, для решения организационных вопросов в Комиссию включены Андрианова О.В., Нерлер П.М. (отв. секретарь) и Штемпель Н.Е.

По информации Рождественского, из числа членов Комиссии близко знал

О. Мандельштама только Каверин Вениамин Александрович, 1902 г. р. Однако в силу его преклонного возраста проведение беседы с ним затруднено.

Выяснено также, что отдельные встречи с Мандельштамом имели московский драматург Прут Иосиф Леонидович и ленинградский историк Гумилев Лев Николаевич.

Для сведения сообщаем, что зам. директора ЦГАЛИ Сиротинская Ираида Павловна привлекалась в 1984 г. Управлением КГБ СССР для оценки отдельных архивных материалов Мандельштама.[874]

Одновременно Панфилов направил в Центральное адресное бюро Управления милиции г. Москвы несколько запросов относительно актуальных адресов лиц, упоминаемых в следственных делах[875].

Эти запросы принесли несколько удивительный результат: среди тех, чьи имена и адреса не значились в картотеке милиции, были как умершие к тому времени М.С. Петровых, Е.Я. Хазин, А.Э. Мандельштам, Е.Э. Мандельштам и В.И. Нарбут, так и здравствовавшая Э.Г. Герштейн. Вместо Б.С. Кузина отыскался его полный однофамилец, но 1945 года рождения и проживавший в Серпухове. По поводу Н.Я. Мандельштам было получено даже два ответа (второй из Дирекции по эксплуатации зданий № 3 Севастопольского района г. Москвы): они содержали адрес ее кооперативной квартиры на Большой Черемушкинской, а также дату прописки – с 13 декабря 1965 года (данные на апрель 1978 года). Не было адресных сведений и о двух чекистах, представлявших в деле Мандельштама ОГПУ, – ни о Сергее Николаевиче Вепринцеве, арестовывавшем поэта, ни о Николае Христофоровиче Шиварове, допрашивавшем его.

Тогда Панфилов обратился к трем экспертам, хорошо, как ему представлялось, знавши Мандельштама: двум москвичам – писателю Вениамину Каверину и драматургу Иосифу Пруту и одному ленинградцу – историку Льву Гумилеву[876]. Первые двое представили свои письменные отзывы, датированные 13 и 14 июля, а Гумилев дал свой отзыв во время устной беседы с Панфиловым (строго и формально говоря – допроса[877]).

Так уж сложилось, что именно в это время Гумилев был не в Ленинграде, а в Москве, где его уже искали, да еще и со статьей 127 Уголовно-процессуального кодекса!

‹4›

Отзыв В.А. Каверина от 13 августа 1987 года

В следственный отдел КГБ СССР

В. Каверин

Отзыв

Я знал О.Э. Мандельштама с 1920 или 21 года, когда я мальчиком или юношей явился к нему с моими стихами. Он внимательно прочел их при мне, и я был поражен прямотой его отзыва. Он прямо сказал мне, что мои надежды на поэтическое будущее совершенно неосновательны, и посоветовал мне бросить писать стихи. Эта прямота, как я выяснил впоследствии, была характерной чертой Мандельштама. Он никогда не скрывал того, что он думал, и всегда откровенно сообщал свои мысли собеседнику. Мы были люди разного возраста, но впоследствии, будучи учеником и другом Ю.Н. Тынянова, я стал довольно часто встречаться с Мандельштамом, который любил и ценил моего учителя и друга. Тынянов был самого высокого мнения о поэзии Мандельштама и, разумеется, не он один. Прошло много лет с тех пор, как появились его произведения, и теперь каждый русский литератор считает, что не только его поэзия, но и проза, и теоретические статьи – бесспорное украшение русской литературы. Его благотворное влияние на многих молодых поэтов сказалось еще в 20-х годах и продолжает сказываться сегодня. Он принимал деятельное участие в литературной жизни первых двух десятилетий, прошедших после Октябрьской революции, и никогда я не слышал от него ни одного слова, которое бы указывало на то, что он не принимает революцию и не уверен в ее исторической необходимости, сказавшейся, между прочим, и на его собственном творчестве, как и на всей нашей литературе в целом. Таков он был как поэт. Что касается человеческих свойств его, то я бы назвал их несколько странными. Он был гордо независимый человек с высоко поднятой головой, без сомнения, высоко ценил себя, что не мешало ему быть отчаянно смелым. Жизнь он вел, можно сказать, несчастную: зарабатывал, главным образом, публикацией своих произведений и переводами, но часто ему приходилось брать деньги в долг у друзей. Человеку с его гордостью и даже надменностью это было, без сомнения, трудно, но в этом ему помогала его жена.

В конце 20-х годов он жил то в Москве, то в Ленинграде, не знаю даже, была ли у него отдельная квартира. Он был очень близок с Ахматовой, которая так потрясена была его смертью, что, сообщив о ней Тынянову (это было на моих глазах), не могла произнести ни одного слова и на все его вопросы отвечала молчанием, а потом ушла.

В 30-х годах я его почти не встречал. О том, что он написал стихотворение, безжалостно характеризовавшее Сталина, я узнал, когда Сталин звонил Пастернаку и спрашивал его мнение о Мандельштаме. Со стороны Мандельштама это было поступком, совершенно невероятным по смелости, если вспомнить те времена. Не помню, когда именно я узнал об упомянутом стихотворении. Оно в рукописных списках ходило по рукам. Текста его у меня не было. Я прочитал его только лет десять назад. О его судьбе, о высылке в Воронеж мы, разумеется, сразу же узнали и, должен отметить, поразились мягкости приговора. Конечно, мы старались узнать о его положении в Воронеже и первое время получали довольно успокоительные вести. Говорили даже, что он где-то устроился на работу. Не знаю, правда ли это. Вторичный арест был совершенно неожиданным для всех, кто знал и ценил поэта. Но уже всем было ясно, что он едва ли вернется, уже потому, что никто не сомневался в том, что новый арест ни на чем не был основан. Так погиб Мандельштам.

Любой советский поэт согласится со мной, что эта потеря невознаградимая. Его творчество обозначило совершенно новую полосу в русской и мировой поэзии. Он погиб в расцвете лет и сил, и доброе имя его, без всякого сомнения, должно быть восстановлено.

Авторство Мандельштама в стихах против Сталина для меня несомненно. Никто не мог написать о Сталине с такой выразительностью и силой. Да и никто бы никогда не посмел.

Что касается мемуаров его жены, то я, одобрив с большими оговорками первую часть, решительно возразил против второй. Более того. Я написал открытое письмо Н.Я. Мандельштам, которое широко распространилось и в Сов‹етском› Союзе, и за рубежом. В нем я обвинял ее во лжи, клевете, бессмысленном непризнании успехов советской литературы, которая продолжала жить, несмотря на тяжкие удары, нанесенные ей, о несправедливостях и грубостях по поводу таких замечательных писателей, как Тынянов и Булгаков.