Читать книгу "Сердце хирурга - Федор Углов"

Поскольку он не обладал достаточной клинической подготовкой, высокой внутренней культурой, беспокойство врачей, их переживания за тяжелых больных ему были чужды и непонятны. На просьбу хирурга заменить оборудование для разработки новой проблемы, на одного-двух человек увеличить штат, он ответил: «Вы не можете без этого делать больших операций? А зачем их делать! И койко-день будет хороший и экономия по всем статьям!» Тогда хирург спросил: «А что же будут делать больные с болезнями сердца и легких? Их куда?!» На это Крамолов во всеуслышанье заявил: «За всех больных я не собираюсь сам болеть. Здоровья не хватит!»

Когда же, днями позже, хирург заметил ему, что в нынешних условиях вообще оперировать невозможно, Крамолов предостерег: «Если еще раз так скажете, мы совсем запретим вам оперировать тяжелых больных, пока не будут созданы соответствующие условия. Раз нет условий, не оперируйте! Я не настаиваю, между прочим... Ждите, когда эти условия у вас будут!»

Не подумайте, что здесь автор в плену художественной фантазии. Нет, Крамолов, к сожалению, не литературный образ, а реальный, живой субъект.

Только фамилия несколько видоизменена.

К счастью, крамоловы — не везде! Даже можно сказать — они редки. Но там, где они есть, неуютно чувствуют себя и врачи и больные...

В той же клинике особенно не повезло уже немолодому, опытному хирургу. Хорошие хирургические способности сочетались в нем с огромной любовью к своему делу, и поэтому у него сразу же начались стычки с новым главврачом: ведь так много нужно было для больных, а попробуй добейся чего-нибудь у Крамолова!

Тот же, почувствовав неприязнь к хирургу, старался теперь возбудить ее в других, не стеснялся в присутствии остальных врачей, но, конечно, за спиной самого хирурга, говорить о нем таким примерно образом: «А что, он уйдет из клиники, так всем легче будет! На этом месте какой-нибудь безграмотный, бездарный фельдшер лучше, чем капризный талант!» Ему робко возражали: «Кто же тогда будет делаясь сложные операции, учить других?» Крамолов пожимал плечами: «А зачем нам это? Вам-то лично лауреатской медали все равно не дадут, чего переживаете? Не о чужом дяде думайте, о себе!» Когда же ему оказали, что хирург настойчив, не отступится, добьется, чтобы хирургическое отделение привели в надлежащий вид, главврач нашел «соломоново решение»: «А мы, пожалуй, препятствовать этому не станем. Поставим отделение на ремонт и будем ремонтировать четыре года! И договоримся с кем надо: пусть он даже все это время зарплату получает, а оперировать не дадим...»

И понятно, что крамоловы особенно резко нападают на тех, в ком заметны проявления способностей и самостоятельности. Вспомним хотя бы нашего гениального Пирогова Николая Ивановича. В каких только грехах его не обвиняли, чего ему не приписывали!

Гонение на талантливых людей, к сожалению, было во все века и во всех странах, но почему-то история этих трагедий ничему не учит людей. Говоря о драме Галена, Юрий Герман пишет в книге «Я отвечаю за все»: «Разумеется, если бы он был на две трети менее даровит, то жизнь его сложилась бы куда благополучнее для него самого... Но именно его гений объединил против него всех бездарных сукиных сынов той эпохи. Ничто так не объединяет сволочь, как появление истинного таланта, грозящего своим существованием их благополучию...»

И дальше:

«Ведь завистники и клеветники, подхалимы и бездарности добились-таки изгнания Галена из Рима... А историки талдычат... что у него был «строптивый и тяжелый характер»...

...Те же самые объединенные бездарности добились того, что Гарвея объявили сумасшедшим...

...А Пастер? Банда карикатуристов и журналистов долгое время кормилась, глумясь над микробами Пастера! А он ведь читал газеты каждый день. И, конечно, Пастер сделал бы куда больше, сохрани он ту энергию, которая требовалась на борьбу с современными ему мракобесами, для дела...»

Правда, настоящего хирурга, даже когда его лишают привычных рабочих условий, невозможно оторвать от дела, без которого он не мыслит жизни. Он все равно найдет возможность в скромной обстановке работать с прежним упорством, отдавая знания, талант и любовь народу. Это, например, убедительно и наглядно доказал великий хирург нашего времени Сергей Сергеевич Юдин. Поставленный в невероятно трудные условия, лишенный, по сути, всего, что имел до этого, он продолжал упорно трудиться, создал творения, которые восхищают нас, хирургов, и которые стали ему долговечным памятником...

Огромного нервного напряжения стоит хирургу каждая операция, особенно сложная. У меня и, как видно, у других хирургов нередко случавшиеся во время операции осложнения зависели от неблагоприятных воздействий внешних факторов... Нервы хирурга надо щадить! Это в интересах больного человека.

По-разному хирурги подходят к операции. Это зависит от того, какой он специалист и какой он человек...

Одни резко суживают показания к операции, применяя их только в наиболее благоприятных условиях, когда риск минимален, успех очевиден. Другие же, наоборот, превращают порой операции в мало обоснованный эксперимент на человеке, полагая, что без этого невозможен прогресс в хирургии. Я же считаю, что ни первое, ни второе неприемлемо. Но вначале один, известный в истории медицины факт...

Когда у Н. И. Пирогова был поставлен диагноз рака верхней челюсти, лечивший его доктор Выводцев попросил сделать операцию знаменитого Бильрота... Тот, ознакомившись с состоянием больного, не решился на это. «Я теперь уже не тот бесстрашный и смелый оператор, каким Вы меня знали в Цюрихе, — писал он Выводцеву. — Теперь при показании к операции я всегда ставлю себе вопрос: допущу ли я на себе сделать операцию, которую хочу сделать на больном...»

Сообщая об этом, В. В. Вересаев спрашивает: «Значит, раньше Бильрот делал на больных операции, которых на себе не позволил бы сделать?» И добавляет: «Конечно, иначе мы не имели бы ряда тех новых блестящих операций, которым мы обязаны Бильроту».

Действительно ли прогресс хирургии невозможен, если придерживаться основного принципа гуманной медицины — не рекомендовать больному того, что мы, при соответствующей ситуации, не применили бы к себе?

Мне, считаю, очень повезло в жизни в том смысле, что принцип, к которому Бильрот подошел на закате своей хирургической деятельности, много, благодаря моим учителям, был усвоен, как непреложный закон, на заре моей хирургической юности. Всю свою жизнь я старался не нарушать этот святой закон: не предлагать больному такой операции, которую бы себе не стал рекомендовать. И тем не менее это не мешало мне разработать или применить операции в неизведанных разделах хирургии!

Как же совместить стремление к прогрессу со строгим соблюдением принципов гуманизма?

Любая новая, не применяемая ранее операция должна рекомендоваться больному только по жизненным показаниям и при условии ее всестороннего испытания в эксперименте. Сам хирург обязан хорошо знать не только методику операции, но и те возможные осложнения, которые здесь могут встретиться, и уметь с ними бороться. Ему следует глубоко и всесторонне изучить всю эту проблему теоретически и надежно освоить операцию практически как в анатомическом зале, так и в лаборатории. При такой подготовке и при условии, что без операции гибель больного неизбежна или излечение невозможно, любой, в том числе и сам хирург при соответствующих условиях согласится на риск, связанный с нею. И, следовательно, указанный принцип гуманизма не будет нарушен.