Читать книгу "Крейсерова соната - Александр Проханов"

– Ты всегда прав, мой друг и брат… Я не могу без тебя… Мы вместе пойдем к вершине нашей славы…

Он подошел к Модельеру, обнял его, и они закружились по храму в страстном танго, глядя, как колеблются золотые свечи, у фазана радужно пылает хвост, на остром носу осетра блестит драгоценная капелька жира.

Обнявшись, они легко оттолкнулись от пола, вынеслись сквозь оконный проем, взмыли над ночной Москвой. Она казалась жемчужной вышивкой на черном бархате, где искусной швеей золотыми нитками и речным северным жемчугом было вышито лицо Счастливчика. Москва сверкнула малой искрой и исчезла. Они неслись в мироздании, обнявшись, описывая огромные дуги, взлетая все выше и выше, плавно перевертываясь вниз головой, верша небывалый космический танец.

Мимо них проносились кометы и метеоры. Пылали лучами огромные, похожие на подсолнухи, светила. Раскрывали разноцветные радуги неведомые планеты и луны. Счастливчик чувствовал небывалое счастье. Властная и нежная рука Модельера коснулась его поясницы, спустилась чуть ниже, к крестцу, где у него находилась небольшая аккуратная пипочка – след его неземного сотворения. Модельер страстно, мощно надвинулся, и Счастливчик вдруг испытал в пояснице небывалую сладость, весь затрепетал, отдаваясь во власть Модельера. Рядом бесшумно взорвалась галактика, ее серебряная спираль сжалась в ком, осыпалась блестками в «черную дыру», которая, пульсируя краями, поглотила часть Вселенной. Оргазм, который испытал Счастливчик, был столь силен, что он на время лишился чувств, очнулся уже в своей постели в Кремле, видя, как осторожно, на цыпочках, покидает спальню Модельер.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Без Ани город казался пустым и диким. Повсюду еще висели траурные флаги, в память о множестве невинно погибших в «Голден Мейер». Но уже на всех углах сверкали и переливались электронные щиты, возвещавшие венчание на царство Счастливчика. Все так же в черном предзимнем небе рассыпали спектральные блески рекламы казино и ночных клубов. Но среди них во множестве высвечивался рейтинг Президента – «99», а также его милое, благородное, обожаемое народом лицо, соболиный воротник тяжелого золоченого облачения, шапка Мономаха, изготовленная уральскими ювелирами, превосходящая подлинник обилием самоцветов и драгоценных металлов. Все так же по дороге в Химки вдоль тротуаров стояли ночные красавицы, подсвеченные алыми, изумрудно-зелеными и сиреневыми огнями, похожие на орхидеи, и среди них выделялся ряд одноногих женщин, на особый вкус, именуемых – «фламинго». Но над их легкомысленным строем из невидимого репродуктора раздавался свеженаписанный Гимн Возрожденной Монархии, созданный известным гимнописцем, потомственным дворянином, почетным пионером, ворошиловским стрелком, кавалером ордена Ленина, Андрея Первозванного и вновь утвержденной награды – орденом «Имперское Счастье». В гимне чудесным образом сочетались мелодии «Интернационала», «Марсельезы», «Калинки-Малинки» и хита Аллегровой «Я позабыл твое лицо…»

В таком городе, тоскуя об Ане, был вынужден оставаться Плужников, удерживаемый безымянной, могучей и благой волей, которая требовала от него последнего подвига.

Он посетил их жилище в милом переулке, и вид опустелой квартиры, нетронутой с того момента, когда он ее покинул, множество знакомых, родных, принадлежащих ей вещичек вызывали у него щемящее чувство, и на память пришел печальный пушкинский стих: «Цветок засохший, бездыханный, забытый в книге вижу я…» Он не касался ее вещей, боясь, что при первом прикосновении они рассыпятся в прах, только взял папку со своими лубками, завязанную шнурком, в которой, запечатанное, таилось недавнее волшебное время, просилось наружу, и он боялся ослепительного стоцветного взрыва, который может его сразить.

С этой папкой, понуро, в стремительно наступающих сумерках, он брел по набережной, вдоль свинцовой реки, в которую из низких тяжелых туч падал снег. Этот снег рябил и туманил Кремль, делал мутными и серыми белые соборы, темнил золото куполов. Навстречу ему, из сухой колючей метели, приближалась женщина.

Когда они поравнялись, она окликнула его:

– Сережа!..

Он всмотрелся. Она была босая. Ноги ее посинели от холода. Тело было прикрыто бесформенным рубищем, которое смотрелось как холщовый мешок, чуть перешитый под балахон. Волосы были растрепаны, наполовину седые, с каким-то сором в перепутанных прядях. Но измученное худое лицо с остатками красоты, зелено-золотые восхищенные глаза показались ему знакомыми. И он вдруг узнал в нищенке свою давнюю подругу Нинель, что приходила в их флотское общежитие.

– Вот мы и встретились, Сереженька, – она прижалась к нему, положила ему на грудь свою седую голову, и он обнял ее, стараясь заслонить от снежного, дующего с реки ветра. – Долго я тебя искала и нашла, мой родной…

Мимо них, по набережной, неустанно лился железно-стеклянный, вспыхивающий огнями поток лимузинов: то сжимал упругое тулово, набухал и сердито ревел, то размягчался, становился гуттаперчево-гибким и скользким, струился вдоль Кремля, казался длинным чешуйчатым змеем, охватившим Кремль неразъемным кольцом.

– Любили меня, недолюбили… Убили, недоубили… Я ведь, Сереженька, любила тебя… За это меня и схватили… Долго терзали, но я им ничего не открыла… Вот они у меня половину разума и выпили… Я с другой половиной живу, хожу среди людей и о тебе проповедую… Говорю, появился среди нас Русский Праведник… Он спасет Москву и Россию… Люди верят, ждут от тебя спасения…

Через реку, где на набережной стоял огромный тяжелый дом, весь пропитанный кровью, на крыше серой громады горели огненные жуткие цифры – «99,9», падали в реку, отражались, дрожали в черной воде красными змеями, и казалось, что по реке плывет число «666», с каждой секундой приближая последние времена.

– С тобой, Сереженька, случилось великое превращение… Раньше, когда я тебя обнимала, сердце твое было на левой стороне, а теперь, я слушаю, оно бьется на правой… Сердце у тебе перешло с левой на правую сторону – праведную… Потому ты и Праведник. Скоро тебе надлежит совершить свой подвиг – спасти Москву и Россию…

По черной вечерней реке плыл многоцветный корабль. Его украшал огромный портрет Счастливчика. На палубе скакали веселые шуты с балалайками, рогатые козлы с бубенцами, огромная старуха с метлой, гудевшей на ветру мелодию «битлов» «Иеллоу субмарин». Крикливые карлики показывали людям на берегу стеклянные игрушки, медовые пряники, ванильное мороженое, сыпали конфетти, пуляли хлопушками. На мачте, из репродуктора разносился Гимн Возрожденной Монархии, где были такие слова: «Не от Вовика, не от Шурика, а восходим мы да от Рюрика…» На борту агитационного корабля была надпись, призывающая москвичей на великое ночное торжество, которое состоится сегодня на Воробьевых горах.

– Ты, Сереженька, подвиг свой совершишь, спасешь Москву и Россию и уйдешь к своей суженой… А мне здесь без тебя оставаться, ходить босыми ногами по белу снегу и о тебе вспоминать…

Они шли, обнявшись, по набережной, поднялись на Каменный мост, стояли в снегопаде, в котором мешались огни фонарей и реклам, розовый туман кремлевской стены и высокие, превращенные в маленькие рубиновые зарева, кремлевские звезды.