Читать книгу "Врангель. Последний главком - Сергей Карпенко"

Перед самой полуночью пришла шифрованная телеграмма с приказанием Деникина: генералу Юзефовичу командовать Кавказской Добровольческой армией от имени генерала Врангеля, не объявляя войскам о его болезни.

Доложить её командующему не успели: впал в беспамятство.

9 (22) февраля. Кисловодск

Обритая голова глубоко ушла затылком в низко положенную и слабо надутую подушку. Из белизны наволочки поднимаются серо-жёлтого оттенка крутой голый лоб, тонкий удлинённый нос — горбинка и кончик его заострились — и резко очерченный, с неглубокой ямочкой, подбородок. В него уткнулся край клетчатого верблюжьего одеяла, покрытого вторым — ватным. Плотно сомкнутые веки едва виднеются в затенённых провалах глазниц. Сухая пожелтевшая кожа туго обтянула впавшие щёки и выпершие скулы. Потускнели и почти пропали обмётанные губы. Глубоко прорезались морщины — продольные над переносицей и овальные вокруг рта...

Юзефович, не приближаясь, рассматривал лицо командующего и не узнавал. Без усмешки, ироничной или саркастической, без ярких живых глаз, то прищуренных, то округлившихся, без быстрого проникающего взгляда, когда насмешливого, а когда серьёзного и даже жёсткого, но никогда рассеянного, оно стало незнакомым и чужим. Будто надели на него маску боли и страдания.

Недвижимо и длинное тело. Не слышать частого, едва различимого в полной тишине дыхания — можно усомниться, жив ли ещё.

Нет, ничем лежащий на больничной койке не напоминает того человека, под чьим началом прослужил уже месяц: чаще — импульсивного и резкого в словах и жестах, реже — окаменевшего снаружи, но терзаемого переживаниями изнутри... И успел привыкнуть. И даже проникся симпатией. Хотя и несколько настороженной: как и предупреждали в Ставке, честолюбия и тщеславия в бароне хоть отбавляй.

Но всё же, справедливости ради, отношение к нему многих чинов Ставки иначе как предвзятым теперь не назвал бы. Откуда же это могло пойти? Завидуют победам и растущей популярности в войсках? Вполне вероятно... Судя по всему, тут играет роль и заносчивость, которой заразились молодые участники первого, корниловского, похода на Кубань. «Первопоходников» в разбухающей Ставке всё больше и больше, и пренебрежение их ко всем, кто вступил в Добровольческую армию позже, даже старшим чинами, становится небезобидным. На себе испытал... Одно утешает: Деникин и Романовский — выше этого мальчишества. Во всяком случае, из личных бесед с ними в Екатеринодаре вынес именно такое впечатление.

Будь по-другому — воспользовались бы болезнью командующего, раз тот не разделяет стратегию Ставки, и назначили временно исполняющего должность. Но кого? Если по старшинству, то Ляхова. Но у того другая задача — умиротворить горцев. Самого его, начальника штаба, нельзя: только месяц, как вступил в ряды добровольцев, и для опьянённых славой и вседозволенностью начальников кубанской конницы он, как ни горько признавать, — пустое место. А больше и некого... Не Покровского же, по которому давно военный прокурор плачет. Так что выход из затруднительного положения, в какое поставила главкома болезнь Петра Николаевича, сделал бы честь и царю Соломону. Нашёл его и подсказал Деникину, вероятнее всего, Романовский — большой мастер подстилать соломку. Если судить по разъяснениям, которыми тот по прямому проводу сопроводил приказание главкома...

Солнечный прямоугольник вытянулся по тускло заблестевшему либавскому линолеуму, разрисованному под паркет. Но до койки, поставленной изголовьем к окну посреди комнаты, не достал. На ночном столике, втиснутом в угол справа от двери, теснились пузырьки разной формы с голубыми, серыми и жёлтыми хвостами аптекарских ярлыков. К ножкам его приникли два табурета. Через выходящие на юго-запад, к Нижнему парку, окно и балконную дверь, отворенные настежь для проветривания, свободно проникал студёный горный воздух, прозрачный и напоенный сыроватой свежестью леса.

Так велели врачи: поддерживать температуру не выше 14°С и как можно чаще проветривать, выкатывая койку или укрывая больного вторым одеялом. И никаких ярких цветов, никакого громкого шума и света в глаза. Ранним утром, когда начальник штаба приходил с докладом, горела одна настольная лампа, поставленная на пол позади больного. Металлический колпак сильно пригнули, и освещались только полукруг на полу и низ батареи водяного отопления...

...Ещё не рассвело, Юзефовичу в кабинет позвонила жена: Пётр Николаевич пришёл в себя.

Штаб армии расположился совсем неподалёку — в трёхэтажном отеле-пансионе «Затишье», на той же Эмировской улице. И через пять минут он уже поднимался по лестнице, крепко зажимая пальцами угол своей старой, довоенной ещё, кожаной папки. Больного поили молоком — жена Вера Михайловна одной рукой приподнимала ему голову, другой аккуратно наклоняла прижатую к нижней губе чашку. Потом какао... Глотал вяло, с перерывами, без аппетита.

Переждав, доложил телеграмму главкома, обстановку на фронте армии и выполнение графика проезда эшелонов с частями по Владикавказской магистрали. Очень кратко: активного фронта как такового уже нет, а о бестолковщине, тормозящей переброску, естественно, умолчал. Не отрывая головы от подушки и полуприкрыв глаза, командующий внимал с физически ощущаемым напряжением. Вопросами, как раньше, ни разу не перебил. Почти парализованный слабостью, только и смог, что выдавить пару слов одобрения.

После его ухода, как сообщала дважды звонившая жена, Пётр Николаевич то дремал, то бодрствовал... Даже пытался заговаривать с ней и адъютантом. Всё предписанное врачами строго выполнялось.

А час назад — очередной звонок: впал в беспамятство...

...И до сих пор не пришёл в себя. Лежит недвижимо.

Без малейшего скрипа — все петли в доме хорошо смазали — отворилась дверь, и вошла Вера Михайловна. Пышные чёрные волосы туго затянуты белым платком, нос и рот прикрыла марлевая повязка. Взглянула на мужа с кроткой укоризной: дескать, напрасно повязку не надел. Мягким жестом показав, что ему лучше уйти, неслышно — в красных верёвочных тапочках — прошла к окну. Его и балконную дверь прикрыла так же плавно и бесшумно. Сложив из марли салфетку, обильно смочила её слабым спиртовым раствором борной кислоты, отжала... Склонилась к больному и стала протирать ему губы. Нежно, как младенцу... Потом, с лёгким усилием отведя подбородок, — обложенный язык и покрывшиеся тёмным налётом зубы.

Не жены послушался Юзефович — врачей: категорически запретили подолгу находиться в комнате больного. В дверях столкнулся с Гаркушей, зажавшим между ладоней оранжевый резиновый пузырь со свежим льдом.

Ещё не спустился на первый этаж, в нос ударила тошнотворная вонь карболки: дезинфицировалась очередная смена белья.

Шагая через сад к калитке, окончательно решил донимавший его со вчерашнего вечера вопрос: не спрашивая позволения командующего, немедленно отправить баронессе Врангель, в Ялту, телеграмму. Составить поделикатнее, но правды не утаивать.

10 (23) февраля. Кисловодск

Остро-кислый запах карболки, как ни проветривали, быстро заполнял коридор, Комнаты первого этажа и норовил заползти на второй: в просторной ванной, в двух больших жестяных баках, постоянно мокло в карболовом растворе постельное и носильное бельё командующего. Меняли его дважды, а то и трижды в день. В отдельном тазу, придавленные крупными голышами, дезинфицировались надутые подкладные судна из мягкой оранжевой резины, меняемые куда чаще.