Читать книгу "Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер"

– Жуткую ты, Миша, картину начертал, страшно жить в такое время. – Режиссер вытащил из черного бархатного мешочка, расшитого золотыми вензелями, трубку и бордовую упаковку «Амфоры», распространяя вокруг сладкий аромат хорошего табака. – Садись за сценарий или, – он прищурился, – пишешь уже? Тогда поторопись! А ты, Артур, – он повернулся к Карнаухову, – пойдешь в картину художником. Тут идея художественная важна. Ход! Главным героем сделаем смех, но не как в «Ревизоре», а, наоборот, смех мерзавцев над человеческими чувствами.

– Тебе нужен Босх, а не скромный созерцатель природы. – Карнаухов поднялся. – Давайте немного разомнемся. – Он направился к холодильнику достал два кувшина. – Милости прошу домашнее, третьего дня из Грузии доставили.

Когда несколько человек с прохладными стаканами отправились курить за маленький столик, Перелыгин, оставив Лиду болтать с Карнауховым, подошел к стеллажу с картинами. Долго всматривался в серебристые цвета теплого летнего дня; в деревеньку, притаившуюся у тихой речки, едва обозначенной несколькими сине-фиолетовыми мазками; в холод заснеженной Оки где-то под Тарусой. Все дышало цветом, эмоциями, заражая настроением художника, его чувствами и размышлениями над природой и бытием.

«А ведь про обиды верно, – отвлеченно думал Перелыгин, рассматривая старинный русский городок, с водоемом под покатым мостком. – Обида двигала и Солженицыным. Но почему она не двигала Туполевым и Королевым, угодившими в ту же “шарашку”? Почему один строил самолеты, другой – ракеты и космические корабли, а третий писал “Архипелаг” по письмам бывших зэков, которыми двигали те же обиды. И пусть они будут трижды оправданными, обиды, обозленная память – плохие советчики в поиске истины».

Перелыгин медленно шел вдоль стеллажа, соглашаясь и не соглашаясь с услышанным за столом. Он жил среди людей, которых стали именовать быдлом, но для него они не сливались в тупую, однородную, безликую массу. Все имели лицо и характер… Ему было обидно за Петелина, Крупнова, деда Толю, Глобуса, Громова, Данилу Вольского, даже за бичей Прудона и дядю Борю… Они говорили по-своему, что-то делали, хитрили, ругались, дружили, ходили в гости по вечерам, а по утрам шли на работу. Их жизнь не была бессмысленной, наоборот, они-то и создавали жизнь. Перелыгин легко представлял, чем они заняты каждый день. Встречаясь, он будто продолжал с ними прерванный разговор, живя в постоянной связи, о которой не задумывался, но которая существовала сама по себе.

– Нравится? – К нему подошел Зеленин. – Какие навевает мысли?

– Нравится, – согласно кивнул Перелыгин. – Попался мне как-то альбом, имя художника, каюсь, запамятовал, поразило обилие сюжетов с храмами. Я тогда подумал про какую-то упрощенную попытку обозначить духовный образ страны. Красота храмов очевидна, но для проникновения в духовность этого маловато. Может быть, художники так свои обиды изливают? А здесь три десятка картин без храмов, а ощущение будто родниковую воду пьешь.

– Ну-ка, пойдем, пойдем! Вы послушайте, что говорит наш новый друг! – Приобняв рукой Перелыгина, Зеленин остановился у стола. – Ты где его прятала? – Глядя на Лиду, он пересказал разговор с Егором.

– Ничего для понимания жизни, хоть сто храмов нарисуй, не добавить. Религия не в силах возродить духовные силы общества. Принципы морали дать может, а духовность… мораль, – ворчливо сморщил нос Дресвянин, – это не цель, только путаницу вносит. Освободите добро и зло от морали – получите вполне ясную, понятную картину мира. Право принадлежит сильному! Не нравится? Но так и происходит, если не затуманивать суть условностями. Слабый власть взять не может и кричит о морали, а сильный ее берет и плюет на предрассудки, но помочь слабому может, если это выгодно.

«Значит, рано или поздно перемены изменят нас всех, – думал Перелыгин, вспоминая разговор с профессором, с которым летел в самолете, – шаг за шагом, хотим мы того или нет. Тогда почему мы сопротивляемся? Что мешает принять перемены сразу, даже если ты и не согласен с ними – память, моральные предрассудки, страх перед неизвестным, перед неизбежностью изменить себя? Если мы меняем себя, то мы – уже не мы? Ерунда! Мы постоянно меняемся, только это происходит медленно и незаметно, а теперь надо сразу – или отстанешь от поезда. И разве любые перемены аморальны? Нет, не может быть, тут что-то не так… Разве мы с Савичевым отправлялись в высокие широты не за новой жизнью, не за тем, чтобы изменить что-то в себе и вокруг? Почему же так тоскливо и хочется поскорее вернуться? Выходит, ничего не изменилось: та жизнь осталась временной, а настоящая – здесь, среди широких, забитых автомобилями проспектов и площадей, в горьком запахе бензина, перемешанном с запахами весны, лета, осени и даже зимы, у которой здесь совсем другой запах; в потоках людей, спешащих по Арбату, по улице Горького, по Моховой, подобно растревоженным муравьям, бегущим одним им понятными маршрутами, которые не имеют ни начала, ни конца; среди возникающих то там, то тут красивых женщин; среди коллег по перу – циничных, остроумных, недоверчивых к слову.

Зачем я лез к выдуманной вершине, где ничего нет, какую загадку хотел разгадать, какую истину отыскать? – Перелыгина передернуло. – Чтобы накорябать на камне: “Здесь был я, Вася”».

Может, он и не думал ничего менять, и весь смысл сводился к гордому самосознанию, что он живет среди сильных личностей, к которым причислял и себя, а шагал проторенными дорожками, наблюдая жизнь со стороны. Самое важное прошло мимо. К его приезду Клешнин настроил домов с ванными, больниц, домов культуры и гостиниц с «люксами», принял телевизионный сигнал, открыл бассейн. Что там говорил дед Толя про сволочей и удобства? «Перестань, – остановил себя Перелыгин. – Ты нервничаешь из-за отъезда. “Потому что всегда мы должны возвращаться”, вот и все, просто возвращаться, и все! Но почему так тоскливо? Неужели из-за перемен вокруг, требующих согласия или несогласия, означающих не тот выбор, что стоял передо мной десять лет назад? Все ждали неведомого, решительного, по неизбывному человеческому оптимизму очень хорошего. Но те ли это перемены, какую цену за них придется заплатить? А ведь я, – с горьким неудовольствием признавался себе Перелыгин, – готов пойти в обе стороны. Но так не должно быть, нельзя стоять на распутье, прячась от решения в дальних углах. “Мы должны возвращаться”. Слова созвучные настроению. – Перелыгин скривился. – Возвращаться… Куда?»

Ответа на этот вопрос не было, если бы не Лида.

Глава тридцать вторая

Пунктир времени

✓ Прошла забастовка водителей автобусов в Красноярске.

✓ Состоялись первые массовые митинги в Москве в поддержку кандидатуры Б.Н. Ельцина.

✓ Пикетирование Байкальского целлюлозно-бумажного комбината в Слюдянске и Байкальске.

✓ В Москве официально учрежден Общественно-политический клуб «Московская трибуна».

✓ Б. Ельцин выдвинут кандидатом в народные депутаты на окружном собрании в г. Березняки.

✓ Создан банк развития автомобильной промышленности страны (Автобанк).