Читать книгу "Жизнь способ употребления - Жорж Перек"

По совету одного из своих бывших преподавателей Дентевиль предложил проект профессору Лёбран-Шастэлю, заведующему отделением больницы Отель-Дьё, члену Медицинской Академии, члену Совета Медицинской ассоциации и члену издательского комитета, курирующего многие журналы международного уровня. Помимо своей клинической и педагогической деятельности профессор Лёбран-Шастэль был страстно увлечен историей наук, но к проекту Дентевиля отнесся с доброжелательным скептицизмом; хотя работа «De structura renum» была ему неизвестна, он все-таки сомневался, что ее публикация может представлять какой-либо интерес: от Галена до Везалия, от Бартоломео Эустакио до Боумана — все было опубликовано, переведено и прокомментировано, а Паоло Ченери, библиотекарь Болонского факультета медицины, где хранились рукописи Мальпиги, даже выпустил в 1901 году библиографию на четыреста страниц, исключительно посвященную теоретическим проблемам мочеобразования и уроскопии. Разумеется, неизданные тексты все еще обнаруживались, как это произошло в случае с Дентевилем, и, разумеется, можно было бы еще глубже продвинуться в понимании допотопных медицинских теорий и скорректировать зачастую чересчур категоричные утверждения эпистемологов прошлого века, которые с высоты своего сциентического позитивизма придавали значение лишь экспериментальному подходу, с презрением отметая все, что им — лично им — казалось иррациональным. Но подобное исследование было делом небыстрым, неблагодарным, непростым, чреватым скрытыми препонами, и профессор не был уверен в том, что молодой врач — слабо разбирающийся в средневековом жаргоне старых докторов и комментариях, причудливо извращающих их тексты, — сумеет довести задуманное до успешного завершения. Тем не менее он пообещал Дентевилю свое содействие, дал ему несколько рекомендательных писем для своих зарубежных коллег, вызвался ознакомиться с его трудом и, если сие представится возможным, способствовать в его публикации.

Воодушевленный этой первой встречей, Дентевиль принялся за работу, отдавая своим изысканиям все вечера, субботы и воскресенья, и пользовался малейшей возможностью оставить ненадолго свою клиентуру, чтобы съездить в ту или иную иностранную библиотеку, причем не только в Болонью, — где он сразу же убедился, что библиография Паоло Ченери наполовину неточна, — но еще и в оксфордскую Bodleian Library, в Аархус, на Саламанку, в Прагу, Дрезден, Базель и т. д. Периодически он информировал профессора Лёбран-Шастэля о продвижении своих изысканий, а профессор, все более отстраняясь, отвечал ему лаконичными отписками, в которых, похоже, не скрывал сомнений относительно значимости того, что он называл «мелкими находками» Дентевиля. Но молодой врач не сдавался: где-то там, за всей сложностью этого кропотливого изучения, каждое из микроскопических открытий — нечеткий след, неточная ссылка, неуверенное доказательство — встраивалось, как ему казалось, в какой-то глобальный, почти грандиозный уникальный проект, и он всякий раз с новыми силами бросался на поиски, двигаясь наугад меж полками, заставленными переплетенными пергаментами, следуя в алфавитном порядке вдоль исчезнувших алфавитов, поднимаясь и спускаясь по коридорам, лестницам и переходам, заваленным кипами стянутых бечевкой газет, картонными коробками с архивами, бумажными пачками, почти целиком изъеденными червями.

Ему потребовалось около четырех лет, чтобы завершить свою работу: более трехсот рукописных страниц, из которых лишь шестьдесят отводились на собственно воспроизведение и перевод «De structura renum»; остальная часть работы отводилась критическому корпусу, включавшему сорок страниц примечаний и вариантов, шестьдесят страниц библиографии, треть которой занимали errata, касающиеся публикации Ченери, и введение почти в сто пятьдесят страниц, где Дентевиль чуть ли не с пылкостью романиста описывал длительное соперничество между Галеном и Асклепиадом, прослеживая, как врач из Пергама исказил, желая их высмеять, атомистические теории, которые Асклепиад распространил в Риме тремя веками ранее и которым его последователи, те, кого называли «методистами», старались следовать, быть может, с несколько школярской неукоснительностью; но, клеймя механистическую и софистскую основу этих воззрений во имя экспериментирования и незыблемого принципа «естественных сил», Гален, по сути, дал начало каузалистскому, диахроническому, гомогенизирующему мышлению, все погрешности которого раскрылись в классическую эпоху физиологии и медицины, и которое в итоге установило настоящую цензуру, аналогичную, даже по своему функционированию, фрейдистскому вытеснению. Оперируя такими формальными оппозициями, как органический/органистический, симпатический/эмпатический, жидкость/флюид, иерархия/структура и т. п., Дентевиль выявлял изящность и адекватность концепций Асклепиада и его предшественников Эразистрата и Ликоса Македонского, соотносил их с основными направлениями индо-арабской медицины, подчеркивал их связь с еврейской мистикой, герметизмом, алхимией и, в заключение, показывал, каким образом официальная медицина систематически пресекала их распространение вплоть до того времени, когда такие люди, как Гольдштейн, Гроддек и Кинг Дри, наконец-то смогли возвысить свой голос и, — уловив подспудное течение, идущее от Парацельса до Фурье и не прекращавшее подпитывать научный мир, — подвергнуть необратимому пересмотру сами основы физиологии и медицинской семиологии.

Как только машинистка, специально выписанная из Тулузы, закончила печатать этот насыщенный текст, изобилующий ссылками, сносками и греческими словами, Дентевиль сразу отправил копию Лёбран-Шастэлю. Профессор отослал ее обратно месяц спустя; работу врача он изучил внимательно, без какой-либо предвзятости и недоброжелательности, и дал ей совершенно негативную оценку: несомненно, подготовка текста Риго де Дентевиля была осуществлена с тщательностью, которая делает честь его потомку, но после «Tractatio de renibus» Эустакио, «De structura et usu renum» Лоренцо Беллини, «De natura renum» Этьена Бланкара и «De renibus» Мальпиги трактат придворного хирурга принцессы Палатины не открывал ничего нового и явно не заслуживал отдельной публикации; критический аппарат свидетельствовал о незрелости молодого ученого: он стремился представить текст как можно полнее, но в итоге лишь чрезмерно утяжелил его; errata в адрес Ченери не имели отношения к основному вопросу, и автору следовало бы проверить свои собственные примечания и сноски (далее следовал список из пятнадцати ошибок и пропусков, милостиво выявленных Лёбран-Шастэлем: например, Дентевиль написал «J. Clin. Invest.» вместо «J. clin. Invest.» в своей цитате № 10[Möller, McIntosh & Van Slyke] или процитировал статью Г. Вирца в Mod. Prob. Pädiat. 6, 86, 1960, не упомянув предыдущую работу Wirz, Hargitay & Kuhn, опубликованную в Helv. Physiol. Pharmacol. Acta 9,196,1951); что касается историко-философского введения, то профессор предпочитал оставить его на совести Дентевиля и со своей стороны отказывался каким бы то ни было образом содействовать публикации работы.

Дентевиль ожидал любой, но только не такой реакции. Веря в целесообразность своих исследований, он все же не осмеливался подвергнуть сомнению интеллектуальную честность и компетентность профессора Лёбран-Шастэля. Две-три недели он колебался, после чего решил не сдаваться из-за недоброжелательности человека, который вовсе не являлся его руководителем, а попытаться самостоятельно найти издателя; он исправил мелкие недочеты и послал рукопись в несколько специализированных журналов. Все они ее отвергли, и Дентевилю пришлось отказаться от идеи опубликовать свою работу, а заодно и оставить научные амбиции.