Читать книгу "Каменная ночь - Кэтрин Мерридейл"

Евтушенко был не единственным, кому пришлось испытать на себе холод хрущевского неудовольствия. Композитор Дмитрий Шостакович, чья Тринадцатая симфония отчасти была вдохновлена мрачной поэмой Евтушенко, с большим трудом смог добиться ее публичного исполнения. Хотя зрители встретили премьеру симфонии восторженно, критики предпочли ее проигнорировать. “Дмитрий Дмитриевич! – выпалил коллега Шостаковича. – Почему же вы выбрали эту поэму, когда в Советском Союзе нет никакого антисемитизма?”[878]

Аплодисменты, которые срывала спорная первая часть симфонии во время редких ее концертных исполнений, стали свидетельством мощной поддержки – по крайней мере, среди ценителей музыки – протеста Евтушенко и сочувственного отклика на него композитора. Сила инакомыслия, как подводное течение, билась под косной, застойной поверхностью коммунистического режима. Это были годы поэтических чтений, проходивших с аншлагами при переполненных залах, авторской песни на сцене под гитару, сложноустроенных вкрадчивых, иносказательных текстов, которые все знали наизусть[879]. Но у диссидентства, как и у религии, есть как свои последовательные приверженцы, так и колеблющиеся “попутчики”. Первые посвящали диссидентской деятельности все свое свободное время, устраивали акции протеста, писали стихи и часто терпели лишения за свои убеждения и принципы. Достучаться до так называемых широких народных масс, которые могли с одинаковой вероятностью сочувствовать инакомыслящим, относиться к ним враждебно, испытывать страх, исповедовать вполне шовинистические взгляды, а скорее всего, просто заниматься собственными делами, было не в пример сложнее. Ни партия, ни ее критики не могли быть уверены, что пользуются долговременной и прочной народной поддержкой. Смерть играла на руку обеим сторонам. Дни памяти о войне превращались в патриотические демонстрации. Но, с другой стороны, как бы странно и парадоксально это ни звучало, смерти тех, кто выступал против режима, тоже вызывали подъем очень сильных чувств и выводили на улицу толпы народа.

Люди, чей язык был изнасилован и искалечен, глубоко скорбели по своим поэтам. Целое поколение до сих пор вспоминает похороны Бориса Пастернака, чьи последние месяцы жизни были особенно тяжелыми. Хотя его роман “Доктор Живаго”, опубликованный за рубежом в 1957 году, удостоился Нобелевской премии по литературе, власти вынудили писателя отказаться от этой высокой чести, а на саму книгу обрушился Союз писателей СССР, обвинив Пастернака в том, что тот изобразил Гражданскую войну с антисоветских позиций. При жизни автора роман так и не был опубликован в России. Пастернак умер 30 мая 1960 года и был похоронен на кладбище в подмосковном Переделкине, дачном поселке, где обитали советские литераторы и художники. Никто и представить не мог, что столько людей захочет проститься с писателем и поэтом. Паломники вытоптали весенние леса, наводнили дачные тропинки и станции электричек. На самом кладбище яблоку негде было упасть. В воздухе ощущались отголоски старых “красных похорон”, праведного протеста против официальной травли писателя, что смогли ощутить иностранные журналисты, присутствовавшие на церемонии. Сотрудники органов “в штатском” позднее опишут эти общественные настроения в своих донесениях. Люди открыто говорили не просто о таланте умершего, а об общечеловеческих ценностях, о свободе слова, честности, достоинстве.

За похоронами Пастернака последовали и другие массовые собрания. В мае 1965 года состоялся вечер памяти Осипа Мандельштама. Среди выступавших была его вдова Надежда Яковлевна, а также Илья Эренбург, Варлам Шаламов и Арсений Тарковский. Спустя год, когда умерла Анна Ахматова, проститься с ней приехали не менее замечательные деятели литературы и искусства, почтив молчанием память той, которая видела свою миссию в “сохранении русской речи, великого русского слова” “свободным и чистым”[880]. На этот раз среди тех, кто выступил с речью над гробом поэтессы, был Лев Копелев[881].

Некоторым поэтам суждено было стать настоящими культовыми фигурами. Всенародно любимый бард и актер Владимир Высоцкий умер в июле 1980 года, и горе от этой утраты затмило в сознании миллионов людей радость от летних Олимпийских игр, проходивших в Москве в то же самое время. Некоторые говорили, что ничего подобного Москва не видела с момента смерти Сталина в 1953 году. Вот как описывает это Джеральд Смит: “Высоцкий умер в пятницу утром. Как только новости об этом просочились в народ, рядом с Театром на Таганке стала собираться толпа. Люди приходили все дни, до понедельника, когда даже тем, у кого не было специальных приглашений, разрешили зайти внутрь для последнего прощания с телом, которое привезли в театр в субботу”[882]. Высоцкого похоронили на Ваганьковском кладбище. Его могила, как и могила Пастернака, стала местом паломничества. В любое время года на ней свежие цветы.

Однако вышеописанные похороны были все-таки исключениями из правил, сопровождавшие их ритуалы были уникальными, вдохновленными личностью и творчеством умершего, и организованы и проведены они были теми, кто умел обращаться со словом. Энергию толпы подпитывали солидарность и протест. В отношении кончины лояльного представителя истеблишмента такие лирические чувства испытывать было не в пример труднее, каких бы заслуг за покойным ни числилось. Например, похороны Шостаковича, скончавшегося в августе 1975 года, были чопорными, холодными и организованы были, что называется, без души. В своем завещании композитор попросил не приглашать оркестр на гражданскую панихиду, да в ту пору в Москве и нельзя было найти оркестр, потому что гастрольный сезон был в самом разгаре. Отсутствие музыки сделало и без того тяжелую атмосферу еще более гнетущей.

Тело Шостаковича было выставлено для прощания в Большом зале Московской консерватории. Это было официальное, государственное мероприятие. Присутствовала пресса, а также представители правительства и артистического истеблишмента. В толпе, как всегда, курсировали “искусствоведы в штатском”. Из динамиков звучала музыка композитора. Произносились обычные в таких случаях речи. Чиновники на все лады талдычили: “А прежде всего он был коммунистом”. Друг композитора, скрипач Марк Лубоцкий писал: “Все выступавшие заявляли, что Шостакович гений, это были утвержденные «наверху» формулировки”[883]. Утвержден сверху был и сам церемониал. Пришедшие последовали за гробом от Большой Никитской до престижного Новодевичьего кладбища, куда более величественного, чем Ваганьковское, места на котором удостоится Высоцкий. Вот как об этом вспоминал Марк Лубоцкий: “Было холодно. Военный оркестр терзал «Траурный марш» Шопена. Мы стояли вокруг платформы, слушая очередные речи… Застучали молотки. Приколачивали крышку гроба. Тронулись с места. Остановились. Заиграл советский гимн. Было холодно, начал моросить дождь”[884].