Читать книгу "Аквариум (сборник) - Евгений Шкловский"

Тишина вслушивалась в его прикосновения, а Роберт прислушивался к тишине: что она ответит ему?

Тишина насмешливо сказала:

– Тут у меня все в порядке, не надо так далеко!

Насмешливо-отрезвляюще.

Это было нормально в их игре. Он мог этого ожидать, потому что не знал, чего она от него хочет, эта местная Клеопатра. Хотя понятно чего… Нет, его эта насмешливая прохладца в голосе, даже не без ехидцы (женская порода), не должна смущать. Рука лишь разведка. Но чего Роберт все-таки не любил, так это насмешки. Даже в игре. Не любил – и все! От нее что-то в нем сразу перегорало, а зарождалось болезненное, мстительное. Если бы тишина ответила тишиной или знакомым просительным «не надо!», он бы, может, и растерялся. Насмешка же была воспринята как вызов.

Роберт стал жестким. Подвинулся, потом наклонился почти вплотную, припал к мягким, неожиданно (всегда неожиданно) податливым губам.

Тишине нечем теперь было разговаривать. Теперь тишине было не до насмешек. Хотя опять же трудно понять, кто кого преследовал, кто нападал, а кто защищался. И страсть, мстительно в нем вспыхнувшая, предательски вновь сменилась азартом.

Нет, он не был мышкой. Все теперь правильно расставилось по своим местам. Только жаркое прерывистое дыхание…

Глаза у Али были закрыты, и лицо ее сейчас, вблизи, почти вплотную, показалось ему давно знакомым и необычайно красивым…

Но тут она вдруг резко отстранилась, высвободилась, хотела, видимо, что-то сказать вспухшими губами, но Роберт не дал, не позволил, затыкая своим ртом, впиваясь: молчи, молчи!..

Впрочем, это уже и не он был, не совсем он, и его не вели, и сам он не шел, а все происходило само собой, как если бы подхватил ветер и понес, швыряя в разные стороны, как листок. Азарт, страсть, какая разница? Уже все – и губы, и шея, и руки, и ноги – все само по себе, неловкое, слаженное, деревянное, гибкое, пламенеющее, ледяное, а все-таки знающее что-то свое и к своему стремящееся, а он только приникал все теснее, теснее, губами и руками, и всем телом, пока вдруг не соскользнул куда-то, и только ее лицо то приближалось, то отдалялось…

Остро пахло землей и травой.

Так все быстро и решительно произошло, он, если честно, даже не ожидал. Кто бы мог подумать? Нет, тут явно была не его, а ее воля, ее желание. Вот это девочка!

Правда, теперь сразу стало скучно. Они сидели рядом, Аля, подтянув колени к груди и завернув вокруг них платье. Он не знал, о чем говорить. Потом спросил:

– У тебя уже с кем-то было? – И ревниво подумал: не с Торопцевым ли?

– А что, это так важно? – насмешливо и отчужденно.

– Да нет.

И все равно было непонятно: он победил или его? Да, он выиграл, но почему-то это не радовало…

КАПЛЯ

Трудно сказать, что же стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Софьи Игнатьевны. Валера со вчерашнего дня лежал вдрабадан пьяный и совершенно не вязал лыка. Костя Винонен и Слава Лидзь тоже накануне явились навеселе, а Торопцев, Ляхов и Васильев вообще не ночевали в палатке.

Это был бунт.

Пустились во все тяжкие, как сказал Артем. Он один ее поддерживал, а момент действительно был трудный: Софья Игнатьевна растерялась. Что-то на этот раз в экспедиции не заладилось – с ребятами в первую очередь, да и в ней самой не все было в порядке – то жгло сильно в желудке, то накатывали приступы черной меланхолии, во время которых казалось, что лучшая часть жизни позади и ничего больше не светит. Боли в животе в последние дни усилились, особенно ночью – может, поэтому она и нервничала. Ноющая тупая боль подолгу не давала уснуть, она ворочалась, лезли всякие неприятные мысли. Иногда просыпалась от боли, принимала таблетки, но они плохо помогали.

Раздражалась она по малейшему поводу, даже Артем, проявлявший удивительное внимание по отношению к ней, тоже почему-то вызывал раздражение – кирзачами своими, густым крепким запахом пота (неужто сам не чувствовал?), занудством, наконец. Может, он и хороший человек, но нельзя же, в конце концов, быть таким занудой. Ходит вслед за ней и трендит, трендит – про институт, про отношения на кафедре, про свою диссертацию, все о себе да о себе, она все это уже слышала не один раз, надоело уже.

То, что Торопцева и Ляхова не было ночью, и это после того, что она пошла им навстречу – разрешила пойти в ночное, возмутило ее больше всего. Даже не что Ляхов, а именно Торопцев. Почему-то она была уверена, что это связано именно с той самой девицей, которая приходила к ним на раскоп, а потом и в лагерь. Она уже не однажды видела их вместе.

Да, этот паренек вызывал в ней сумбур. Странно: она чувствовала его присутствие и его отсутствие, она постоянно видела его, когда он бывал неподалеку, а когда его не было, начинала волноваться и нервничать, словно он был ей зачем-то нужен. Когда он оставался в палатке, она находила любой повод, чтобы ненароком заглянуть туда, вроде как по делу, хотя прекрасно знала, что никакого дела у нее нет, просто увидеть его, а он лениво поворачивался, отрываясь от книги или от какого-то другого дела, или не оборачивался, если спал, и у нее была возможность чуть-чуть задержаться, глядя на его вольно раскинувшееся тело, раскрасневшееся лицо…

Понятно, что все это совершенно ни к чему и даже не к добру, но ничего не могла с собой поделать: ей его не хватало. Хотелось, чтобы он постоянно был рядом, поблизости – тогда она чувствовала себя спокойней. Правда, временами казалось, что на лице его появляется та самая усмешечка…

Что ж, если для них она как классная дама, как надзирательница, она ею и будет… Нарушение установленных правил должно быть наказуемо, она уже достаточно закрывала глаза на их выкрутасы. Если они полагают, что так будет продолжаться и дальше, то ошибаются. Она им это докажет и больше цацкаться не будет. Хотят устанавливать свои законы – пусть собирают вещички и отваливают к папам-мамам. Это пока еще в ее власти. Артем прав: пора! Иначе с ними никакого сладу.

В понедельник после раскопа, во время обеда она попросила никуда не расходиться. Им всем нужно серьезно поговорить, очень серьезно…

АКЦИЯ

Так и решили: голодовка!

А почему, собственно, нет? Они работяги, имеют полное право распоряжаться собственным временем как хотят, даже и ночью. Лишь бы это было не в рабочее время и не в ущерб делу. Если Роберт не ночевал в палатке, но утром отправился вместе со всеми на раскоп и отковырял свое положенное, то какие могут быть претензии? И если Костя немного принял после работы (по сравнению с Валерой), но не буянил и вообще вел себя вполне смирно, хотя и слегка пошатывался, что с того?

Нет, мать-начальница вместе со своим бессменным адъютантом, этим занудой Артемом, круто завернула.

Из-за таких пустяков выгонять – не слишком ли? Какая муха ее укусила? И ведь без шуток, чуть ли не в двадцать четыре часа. Нет, несправедливо! Они тоже не винтики, у них своя гордость. Они не согласны! Зря Софья думает, что может с ними так обращаться. Они еще поборются. Они устроят перманентную революцию, протест без насилия по индийскому образцу. Главное они поняли (тут у нее прокол) – это действительно касалось их всех, как она верно заметила, а значит, каждого. Кроме того, у них уже наметилось нечто общее, объединяющее, слово такое хорошее – солидарность. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Вроде того.