Читать книгу "Игра в имитацию - Эндрю Ходжес"

«Были опрошены… представители Федерального Бюро Расследований, Центрального Разведывательного Управления и служб разведки Армии, ВМФ и ВВС США. Все агентства придерживаются единого мнения о том, что сексуальные извращенцы в правительстве представляют собой угрозу государственной безопасности.

Эмоциональная нестабильность, присущая большинству сексуальных извращенцев, и слабость их нравственности создают угрозу их вербовки иностранными агентами… Кроме того, большинство извращенцев, как правило, собираются в одних и тех же ресторанах, клубах, барах… Среди служб разведки общепринятым является мнение о том, что любая шпионская организация мира сочтет сексуальных извращенцев, располагающих, либо имеющих доступ к конфиденциальным материалам, главными целями для оказания давления в первую очередь. Практически в каждом случае и, несмотря на протесты со стороны извращенцев о том, что они никогда не уступят шантажу, подобные граждане неизбежно проявляют значительное беспокойство в отношении факта, что их образ жизни может стать известен друзьям, коллегам и в целом быть предан огласке.»

ФБР стало свидетелем того, как «русская разведка поручила агентам сбор информации о частной жизни правительственных чиновников…», сделать вывод не составляло труда. Следует признать, что в данной аргументации имелось зерно истины, отражавшее неоспоримые реалии. Порицание со стороны общества вело к тому, что гомосексуалисты были особенно уязвимы перед шантажом, и разве можно было ожидать, что советская разведка не воспользуется этим. Такова была политическая данность. Выходило, что жизнь Алана Тьюринга любопытным образом оказалась частью мечты Черного Короля.

Особое положение гомосексуалистов в обществе далеко не новость. Однако теперь реакция правительства на них и на другие проявления индивидуального поведения должна была ужесточиться. Шел переходный период, когда порядки, пригодные в 1930-х, или уместные в экстренных условиях Мировой Войны, стремительно сменялись новыми реалиями противостояния двух сверхдержав, вооруженных ядерным арсеналом. Теперь крупные научные предприятия приходилось поддерживать в постоянной готовности к войне, которую можно проиграть в считанные часы. Весь мир стал полем боя, а Кремлю вменяли в вину любое изменение политической обстановки в мире, которое шло в разрез с интересами Соединенных Штатов. Противостояние в области логического мышления, как и фактические военные действия, подверглись полному пересмотру, впрочем в условиях официального мира невозможно было контролировать поток информации, идущий через границы, настолько же эффективно, как в военное время. Задачи изменились, встал вопрос как, каким бы то ни было способом, взять под контроль поток, проходящий через сознание людей.

Идеально было бы заменить весь государственный аппарат машинами, но пока это было невозможно, приходилось мириться с тем, что им управляют человеческие умы — умы из которых не сотрешь информацию, в которых информация может смешаться с неизвестными данными и инструкциями, которые в нерабочее время пропадают неизвестно где. Проблемы государства усугублялись тем, что не существовало изобретения, которое позволило бы узнать мысли человека, если тот не желает ими делиться. Человеческий фактор оставался опасно непредсказуем. Однако без непредсказуемости не было бы ни изобретений, ни инициативы, а значит, она была нужна. Та же проблема занимала и Ноэля Смита: поощрение «независимого характера» в системе «сплошной рутины».

Блестящие, но ненадежные умы ученых позволили одержать победу над колдунами противника. Ученые стали жрецами и волшебниками современного мира. Но постойте, если войны выигрывают волшебные машины, непостижимые уму военных и управленцев, то тем же путем войну можно и проиграть. Успех, но и угроза, — вот две стороны одной и той же медали. Когда-то на них смотрели с высока, затем покровительственно и с толикой страха, но, как бы то ни было, ученые 1930-х годов спасли государства Союзников. Став незаменимыми, они заняли привилегированное положение. Ценой стала невинность. Политическое значение науки переменилось: в условиях 1950-х годов те противоречия, которые двадцать лет назад можно было игнорировать, поднялись на поверхность.

На ряд из них пролило свет разоблачение Фукса, передававшего ядерные секреты Советскому Союзу. Никто не утверждал, что он действовал злонамеренно, руководствовался жаждой наживы или чувством противоречия, либо же выдал секреты по небрежности. Нет, он, в самом деле, изменил идеологические убеждения и был твердо уверен, что поступает правильно. Мораль истории вывел Алан Мурхед в своей книге 1952 года «Предатели»:

«Пожалуй, Фукс не лгал, когда после ареста клялся, что теперь верен Великобритании, и проклинал Советский Марксизм. Он был из тех, кто первым делом сверяется со своей совестью, а затем уже оглядывается на социум. Таким людям не место в упорядоченном обществе. Их место там, где сейчас и находится Фукс — в Стэффордской тюрьме за общественно полезным трудом.»

Такое жесткое мнение предполагает, что и Кинс и Рассел, и Форстер и Шоу, и Оруэлл и Харди, — все они тоже должны быть в тюрьме. Подобно Эйнштейну они позволили себе усомниться в аксиомах, а если и соглашались подчиниться правилам, то исключительно по собственному выбору. Именно подобную отчужденность, подобную способность делать выбор и должно отвергать упорядоченное общество. Даже либеральные писатели Англии собственноручно признали верность сего логического заключения несмотря на то, что их культура во многом, в отличие от Германии, основывалась на том, что на подобные противоречия закрывают глаза. Кинс, к примеру, отмечал, что «последствия того, что такой человек обнаружен», заключаются в необходимости добиться принятия обществом. Идеалам «свободы и последовательности рассудка», выраженные Фредом Клейтоном, попросту не оставалось места, когда под угрозой оказывались действительно важные вопросы для мира. Короткий всплеск «творческой анархии», возможно, замаскировал правду, однако к 1950 году политические реалии вновь стали ясны.

Наука, претендующая на описание объективной реальности вне зависимости от законов, традиций и убеждений, наука, стремящаяся к абстрактному мышлению, наука, для которой мир был единой страной, именно она, возможно, укажет на опасность отрыва от аксиом общества. В равной степени, а может и более непосредственно и явно, представляли опасность сексуальные предпочтения, не соответствующие социально одобренным формам. Гомосексуалисты, в частности, предпочли быть выше явного и несомненного осуждения общества, создав проблему без вины виноватых нравственно сомнительных нарушителей закона. Разве не скрывал каждый из них в себе зародыш Фукса? Впрочем, существенное различие заключалось в том, что Фукс нарушил явным образом взятое обязательство. Фукс в своей гордыне претендовал на право власти, право изменить ход истории, а вовсе не право контролировать свои личные близкие отношения. Большинство геев, вынужденных мимикрировать, не могло избежать участия в лжи и обмане. Ни один из них не мог с уверенностью утверждать, куда заведут те, или иные личные связи.

Эти вопросы отнюдь не новы, однако в эпоху ядерной угрозы они приобрели особо насущный характер. Глубоко традиционное уравнение о том, что содомия равняется ереси и предательству, всегда лежало на поверхности. И оно, пусть и несколько раздутое сенатором Маккарти, содержало зерно истины. Христианская доктрина больше не имела значения для государства, чего нельзя было сказать о вере народа в социальные и политические институты. Система в которой семья строится на сексе, как товаре, который мужчина должен заработать, а женщина — отдать, оставалась главной доктриной новой веры, следовательно сама мысль о гомосексуальности, подрывала её. В послевоенные годы, когда возрождался порядок, при котором мужчина работает, а женщина занимается хозяйством, угроза от этой мысли стала еще более явной. Тем, кто воспринимал брак и воспитание детей как долг, а не личный выбор, гомосексуалисты виделись скрытными сторонниками ереси, в религиозных терминах «обращенцами» и «прозелитами», которые, совместно с коммунистами советских стран, замышляют изуродовать мир, в насмешку над христианством сделав запретное обязательным. Либералы с восточного побережья, а в Великобритании — образованные интеллектуалы, выходцы частных школ, виделись менее привилегированным сословиям особенно подозрительными, так как не представлялось возможным узнать, что происходило в, как говаривал Алан, «храме Принстона и залах Короля». Между тем, аксиомы государственной политики гласили, что при наличии врага, неважно реального ли, вымышленного ли, любой протест или неподчинение рассматриваются как ослабляющие позиции государства, а следовательно, являются изменой. Кроме того, широко распространилось мнение о том, что мужчина, который занимается «этим» — хуже занятия и не представить — способен вообще на что угодно. Он утратил остатки разума. Он способен полюбить и врага. Вот по этим причинам и расцвели вновь древние мифы и представления о предателе-гомосексуалисте.