Читать книгу "Хранитель забытых тайн - Кристи Филипс"

Место, где я теперь нахожусь, поистине безотрадное: оно насквозь провоняло миазмами мочи и экскрементов, а также всепроникающим кислым запахом болезни. Все обитатели здесь постоянно голодают; жидкой кашицы, которой нас кормят, не хватило бы даже котенку: на этой диете он скоро бы умер с голоду. Днем нас нередко посещают знатные особы, которым нравится глазеть на нас, будто мы не люди, сидящие в зарешеченных клетушках и страдающие не только от своего безумия, а какие-нибудь редкостные зверушки. Мужчины весело смеются, а женщин охватывает приятное чувство тревоги, порождающее в их головах темные страхи и жуткие образы, и тогда они тесней прижимаются к своим спутникам и чувствуют самое полное удовлетворение. Человек из соседней клетки, как мне сообщили, страдает так называемым ступором: он не разговаривает и даже не двигается, — и за несколько шиллингов стражники укладывают его руки и ноги так, что придают ему этим самые причудливые позы, в которых он пребывает сколь угодно долго, пока ему не сменят положение. Женщина из клетки напротив день и ночь самым жалобным образом непрерывно стонет и стучит головой о стенку. Приходящий врач рассказал мне, что она, в общем-то, не больна, у нее просто глубокая и постоянная меланхолия, от которой ее не может избавить ни один доктор. Человек, который сидит через две клетки от моей, страдает падучей болезнью, поэтому его постоянно привязывают к кровати, чтобы он случайно не поранился, случись с ним припадок. А еще в одной клетке сидит человек, который обгрыз свою собственную руку, причем так сильно, что между запястьем и локтем виднеется кость. Он столь безумен, что заставить его прекратить свое ужасное занятие невозможно.

А теперь что касается меня самого. Считается, что я тоже сумасшедший, поскольку я произносил гневные речи против короля, и не только против английского, но и против французского тоже. Так что меня посадили сюда за дело. Карл Стюарт меня боится, но еще больше он боится приговорить меня к смерти, поскольку знает, что я могу поведать народу в своем последнем предсмертном слове, когда меня подведут к виселице в Тибурне. Хотя мне много есть что сказать посетителям, они относятся к моим разоблачениям почти как к шуткам какого-нибудь гаера в театре. Даже когда меня освободят, если, конечно, это случится, на мне навсегда останется печать сумасшедшего, и все, что бы я ни сказал, будет встречено презрительным смехом. Меня будут считать безумным, даже если все, что я стану рассказывать (и Бог мне в этом свидетель), будет чистая правда.

У меня было время для размышлений, дорогая сестра. То, что я знаю о принцессе Генриетте Анне и ее печальной судьбе, могло бы разнести вдребезги государства и сбросить с тронов королей. Теперь я понимаю, что празднества, танцы и театральные представления, которыми наслаждались король Карл и принцесса Генриетта Анна со своими придворными в Дувре в ту золотую осень, — все это было фарс; долгожданная встреча брата и сестры служила лишь поводом, прикрытием ее истинной цели: заключить соглашение, которое обеспечивало Карлу Стюарту получение французского золота. Содержание соглашения знали только самые близкие королям люди. Откуда мне это стало известно, спросишь ты. Отчасти благодаря длинному языку нашего прежнего друга Монтегю, который сам хвастался мне, что ему поручили переправить золото из Парижа в Лондон — сначала эту задачу принцесса возложила на Роджера Осборна, вручив ему свой золотой перстень, чтобы дать Людовику знать, что Осборн прибыл к нему по ее повелению.

Этот перстень теперь у меня. Я снял его с corpus vile Осборна, чтобы заговорщики не думали, что они останутся безнаказанными за роль, которую они сыграли в том, что Генриетта Анна оказалась в таком унижении и бесчестье. Ведь именно эти самые людишки позволили ей умереть, а потом трусливо утаили правду о ее смерти; утаили ради своего позорного тайного соглашения. Даже король Карл не станет предъявлять герцогу Орлеанскому обвинение в убийстве — еще бы, французское золото куда весомей обязательств перед сестрой.

Я спрашиваю тебя: разве можно было на моем месте поступить иначе? Ведь, кроме меня, виновным в ее смерти не стал мстить никто, даже ее собственный брат, король Англии. Я знаю, что ты, как никто другой, поймешь мою ярость и мое отчаяние. Но свой долг я выполнил не до конца, сестра; еще живы, еще ходят по земле те, кто не заплатил должное: Арлингтон, Северен, Клиффорд да и сам король. Припадаю к твоим стопам и молю тебя о милости сделать все возможное для моего освобождения.

Я должен обрести свободу, неважно — как, неважно — когда. Это вовсе не невозможно: lucri bonus est odor ex re qualibet — запах денег всегда хорош, откуда бы он ни исходил.

Прошу и умоляю, не оставляй меня.

Остаюсь твой и пр.

— Мистер Мейтленд.

Анна стоит в коридоре возле его зарешеченной палаты.

— Надзиратель просит, чтобы вы вернули мне перо и чернила.

Мейтленд поднимает голову от импровизированного стола — это небольшая деревянная дощечка, положенная на стульчак.

— Отправлять письма без вашей помощи я все равно бы не смог, поэтому что мне в них толку?

Он складывает письмо, скрепляет его воском мерцающей свечки и заворачивает влажное перо в оставшийся лист бумаги. С трудом встает на ноги. Широкий железный обруч звенит на его правой лодыжке, а когда он, прихрамывая, подходит к решетке, цепь, конец которой закреплен в стене, волочится по полу. Его спутанные волосы свисают уже ниже плеч; зеленые глаза на изможденном лице лихорадочно блестят. Четыре месяца, проведенных в Бедламе, превратили Мейтленда в скелет, а грязная одежда быстро стала лохмотьями. Он протягивает письмо, чернила и перо сквозь прутья решетки.

— Ваша нога совсем зажила, и моя работа здесь кончена, — говорит Анна, опуская письмо в карман плаща. — Теперь я не скоро приду к вам.

— Вы уезжаете?

— Нет, не совсем так.

Она чувствует, что немного краснеет. Мейтленд окидывает взглядом ее фигуру.

— Вы ждете ребенка, — говорит он. — Как это я раньше не заметил.

Он отступает на шаг и щурит глаза.

— Это вам даже идет, миссис Стратерн. Кстати, и очки тоже.

— Благодарю вас.

Анна старается быть любезной, но ни на минуту не забывает, на что способен Мейтленд; она лично убедилась в его жестокости. Открыв чемоданчик с лекарствами, она кладет туда письменные принадлежности, выпрямляется и застегивает плащ.

— Неужели вы уже уходите? — спрашивает Мейтленд.

— Да, к сожалению, мне надо идти. Наш друг, мистер Равенскрофт, вновь обрел доброе расположение короля, и сегодня его выпускают из Тауэра. Мы должны его встретить.

Мейтленд сжимает прутья решетки и прижимается к ней лицом; теперь он так близко, что она ощущает густой запах куриного фрикасе, которое он только что проглотил.

— Небось благодаря вашим хлопотам? — резко спрашивает он.

Анна не отвечает, и тогда по губам его змеится злобная усмешка; увидев ее, она вздрагивает, и по спине ее пробегает холодная дрожь.