Читать книгу "Свобода - Джонатан Франзен"

Однажды вечером, в пятницу (на десятый день), когда Уолтер возвращался на каноэ после очередной неудачи с выпями, он услышал шум моторов, громкую музыку и рев мотоциклов на подъездной дорожке. Он вытащил каноэ на берег и увидел Митча, красавицу Бренду и еще три парочки — все это были бездельники-приятели старшего брата и их подружки в расклешенных брюках, которые вытаскивали пиво и переносные холодильники на лужайку за домом. Мотор пикапа, гулко кашляя, работал на холостом ходу, и к нему была подключена аудиосистема, гремевшая «Аэросмитом». У одного из приятелей Митча был ротвейлер на поводке, сделанном из цепи.

— Привет, отшельник, — сказал Митч. — Не возражаешь насчет компании?

— Возражаю, — ответил Уолтер, невольно вспыхивая от стыда — каким отсталым он, должно быть, казался этим ребятам. — Очень возражаю. Я здесь один, и вам сюда нельзя.

— А вот и можно, — сказал Митч. — Это тебе тут нечего делать. Можешь переночевать, если хочешь, но теперь тут живу я. Ты на моей территории.

— Нет, не на твоей.

— Я снял дом. Ты хотел, чтобы я платил за жилье, вот я и решил снять этот сарай.

— А как насчет работы?

— Я оттуда свалил.

Уолтер, чуть не плача, вошел в дом и спрятал камеру в корзину с бельем, а потом покатил на велосипеде в сумерках, внезапно лишившихся своего очарования и наполненных лишь москитами и неприязнью. Он позвонил домой из магазина в Фен-Сити. Да, подтвердила мать, они с отцом и Митчем поссорились и решили, что наилучший вариант — не продавать дом, а отдать его старшему сыну. Пусть сделает ремонт и научится быть ответственным.

— Мама, он устраивает там вечеринку! Он его сожжет дотла.

— Честно говоря, мне будет спокойнее, если ты вернешься, а Митч начнет жить самостоятельно, — сказала Дороти. — Ты был прав, детка. Теперь можешь ехать домой. Мы по тебе скучаем. И потом, ты еще недостаточно взрослый, чтобы жить все лето одному.

— Но я прекрасно проводил время. И так много сделал…

— Прости, Уолтер, но таково наше решение.

Возвращаясь на озеро в темноте, он услышал шум за полмили от дома. Громовое соло на гитаре, пьяные вопли, лай собаки, грохот петард, рев мотоцикла и визги. Митч и его приятели разбили палатки и развели большой костер — они курили травку и пытались жарить гамбургеры. Никто даже не взглянул на Уолтера, когда он вошел в дом. Он заперся в спальне, лег и с мукой стал прислушиваться к шуму. Почему они не могут вести себя тихо? Зачем акустически насиловать мир, некоторые обитатели которого так ценят тишину? Грохот продолжался без конца, гостям он, видимо, ничуть не мешал, но у Уолтера началась настоящая лихорадка. Всю ночь его терзало чувство отчужденности, смешанное с жалостью к себе. И эта отчужденность ранила его и вселяла ненависть к ревущему vox populi, а заодно, как ни странно, — отвращение к внешнему миру. Он пришел сюда, на лоно природы, с открытым сердцем, и природа в своей слабости, столь похожей на слабость Дороти, его предала. Она так быстро покорилась каким-то шумливым идиотам. Взрослый Уолтер любил природу, но абстрактно, не больше, чем хорошие книги или иностранное кино, и во всяком случае меньше, чем Патти и своих детей. За двадцать лет он сделался настоящим горожанином. Даже когда он предоставил «3М» заниматься консервацией земель, его первоначальным стремлением было защитить природу от грубых мужланов наподобие Митча. Любовь, которую Уолтер питал к живым созданиям, основывалась на том, что он уважал их стремление жить как можно дальше от шумных Homo sapiens.

Не считая нескольких месяцев, проведенных в тюрьме (Бренда в это время оставалась одна с их девочками), Митч жил на озере постоянно, пока спустя шесть лет не умер Джин. Митч починил крышу и подновил стены, но зато срубил несколько самых больших и красивых деревьев на участке, превратил берег в собачью площадку и проложил тропу для снегохода через камыш на дальнем конце озера — там, где некогда гнездились выпи. Насколько Уолтеру было известно, первенец не заплатил Джину и Дороти ни цента арендной платы.

Знал ли основатель «Травм», что такое настоящие травмы? Вот что это такое: спуститься в кабинет воскресным утром, с радостью думая о детях, которые в последние два дня внушили тебе настоящее чувство гордости, и обнаружить на столе длинную рукопись, написанную женой и подтверждающую твои худшие опасения — о ней, о себе и своем лучшем друге. Нечто отдаленно похожее Уолтер испытывал в тот раз, когда впервые онанировал в одной из комнат мотеля, пытаясь следовать добродушным инструкциям кузена Лейфа («используй вазелин»). Ему было четырнадцать, и полученное удовольствие настолько умалило все прежние наслаждения, а оргазм показался настолько восхитительным, что Уолтер ощутил себя героем научно-фантастического романа, которого перенесли с гибнущей Земли на новую планету. Рукопись Патти была столь же захватывающей и невероятной. Уолтеру показалось, что чтение заняло одну секунду — точь-в-точь как первая мастурбация. Словно он только что встал и вошел в кабинет — и вот уже прочитана последняя страница, и на часах 10:12, и солнце, которое светит в окно, кажется другим, не тем, к которому Уолтер привык. Болезненно-желтый свет звезды, ютящейся в каком-то странном, богом забытом уголке галактики. Сознание Уолтера после межзвездного путешествия, которое он проделал, изменилось не меньше. Он забрал рукопись из кабинета и прошел мимо Лалиты, которая что-то печатала у себя за столом.

— Доброе утро, Уолтер.

— Доброе утро, — сказал он и вздрогнул, ощутив исходящий от нее свежий утренний запах. Уолтер прошел через кухню и поднялся по черной лестнице в маленькую комнату, где любовь всей его жизни, по-прежнему в пижаме, нежилась в постели среди одеял с кружкой горячего кофе и смотрела повтор баскетбольного матча Национальной студенческой ассоциации. Патти улыбнулась — эта улыбка напомнила ему последний отблеск знакомого солнца, которое он утратил, и тут же превратилась в выражение ужаса, когда жена заметила, что он держит в руках.

— О черт, — сказала она, выключая телевизор. — О господи, Уолтер. О… — Патти яростно затрясла головой. — Нет, — сказала она, — нет, нет, нет.

Он закрыл дверь и сполз на пол, прислонившись к ней спиной. Патти сделала вдох, но так и не заговорила. В окна лился неземной свет. Уолтер снова вздрогнул, и у него застучали зубы — он пытался обрести самообладание.

— Не знаю, где ты это взял, — сказала Патти, — но я писала не для тебя. Я дала это вчера вечером Ричарду, чтобы он оставил меня в покое… чтобы покинул мою жизнь. Я пыталась от него избавиться, Уолтер. Не знаю, зачем он так поступил. Как ужасно!

До него донесся ее плач — через расстояние в множество парсеков.

— Я не хотела, чтобы ты это читал, — сказала Патти пронзительным голосом. — Богом клянусь, Уолтер. Я всю жизнь старалась тебя не обидеть. Ты так добр ко мне, ты этого не заслуживаешь…

Она еще долго плакала, десять минут — или сто. Все привычные воскресные планы повисли в воздухе, обычное течение дня было столь фундаментально нарушено сложившейся чрезвычайной ситуацией, что Уолтер даже об этом не жалел. Кусочек пола прямо перед ним всего три дня назад был свидетелем совсем иной, приятной, чрезвычайной ситуации — здесь они с болезненной страстью занимались любовью, которая теперь казалась предвестником нынешней беды. Поздним вечером в четверг Уолтер поднялся сюда и буквально набросился на Патти. С удивленного согласия жены он обошелся с ней так жестоко, что эти действия, не будь на то ее соизволения, можно было бы назвать изнасилованием: он сорвал с нее черные спортивные штаны, бросил Патти на пол и яростно овладел ею. В прошлом такая идея никогда не приходила Уолтеру в голову и он никогда бы этого не сделал, потому что не мог забыть, как ее изнасиловали в юности. Но у него выдался долгий и путаный день — он почти изменил жене с Лалитой, пришел в ярость из-за стычки на дороге, неожиданно услышал унижение в голосе Джоуи, которое весьма ему польстило; поэтому Патти показалась Уолтеру каким-то неодушевленным предметом, когда он вошел в ее спальню. Упрямым предметом, который нередко ему досаждал. Уолтер так устал от этого, устал от объяснения причин и взаимопонимания, и поэтому он просто бросил Патти на пол и обошелся с ней по-скотски. Удивленное выражение на ее лице — должно быть, такое же лицо было у самого Уолтера — заставило его остановиться, как только он начал. Он остановился, вышел из нее, сел Патти на грудь и сунул затвердевший член, вдвое больше обычного размера, ей в лицо. Чтобы показать жене, кто тут главный. Оба они улыбались как ненормальные. Потом он снова принялся за дело, и вместо обычных тихих вздохов поощрения Патти начала громко кричать, и это еще больше воспламенило Уолтера. На следующее утро, спустившись в кабинет, он понял по ледяному молчанию Лалиты, что вопли были хорошо слышны во всем доме. Эта ночь положила начало чему-то новому — он еще не сознавал чему. Но рукопись Патти дала ответ на вопрос. Жена никогда не любила его. Она завидовала неверному другу Уолтера. И теперь он обрадовался, что не нарушил обещания, данного Джоуи за ужином в Александрии, — обещания никому не рассказывать, особенно Патти, что сын женился на Конни Монаган. Этот секрет, как и некоторые другие тайны, куда более тревожные, которые поверил ему Джоуи, бременем лежали на душе Уолтера два дня — он помнил о них на долгих совещаниях и на концерте. Ему неприятно было держать Патти в неведении относительно женитьбы Джоуи — Уолтеру казалось, что он ее предает. Но теперь, по мере того как предательства сыпались одно за другим, он отчетливо видел, что его грех до смешного мал. Умилительно мал.