Читать книгу "Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944-1947 - Гельмут Бон"

Как это было тогда, когда во время войны я приезжал в отпуск из России, будучи еще солдатом.

Но и тогда у меня тоже были заботы. Во всяком случае, совсем не те, которые должны были бы быть.

Я совсем не удивился, что еще ходит автобус. По крайней мере, до Ханенклее.

Я не удивился, что меня взяли, хотя автобус был набит до отказа.

Я стою одной ногой на самой нижней ступеньке, впереди, рядом с водителем, а другой ногой опираюсь о край ступеньки, расположенной выше.

Когда автобус поворачивает на крутых горных поворотах, я с трудом сохраняю равновесие. Одиннадцать километров по горной дороге все выше и выше в Гарц. Мокрая асфальтовая лента шоссе вьется между огромными темными елями.

Последние восемь километров я пройду пешком.

— Тебе надо свернуть на первую дорогу слева! — говорит мне водитель, когда я выхожу из автобуса.

Все еще идет дождь. Не видно ни зги, хоть глаз выколи!

Неужели я должен повернуть назад?

Этого только не хватало!

Холодные струи дождя стекают мне за шиворот. Ватная телогрейка вся пропиталась водой.

Но, кажется, я пропустил дорогу слева, на которую должен был свернуть. Тогда я срежу путь напрямик через лес. Но ночь такая темная, что я с трудом могу различить, где заканчиваются ели и где начинается небо.

Я точно знаю направление.

Но здесь теперь сплошная лесосека, а там выросли молодые деревца.

Я заблудился!

Споткнувшись, я падаю в яму с водой. Почти десять минут я ищу шапку, свою черкеску, которую ветка сбила с моей головы.

Чтобы перевести дух, присаживаюсь на несколько минут под огромную ель. Чистое безумие, что я плутаю здесь в темноте только потому, что решил обязательно сегодня попасть домой.

Прислоняюсь спиной к стволу ели. Но в воздухе совсем не пахнет смолой и лесом. Только дождем и гнилью.

Я сижу и говорю себе: каждый человек постоянно совершает одни и те же ошибки.

Потом я поднимаюсь и двигаюсь в сторону слабой полоски света. Через некоторое время я замечаю, что зашел в болото.

Ну вот, не хватало только, чтобы я утонул в какой-то луже в пяти километрах от родного дома, после того как выдержал четыре года в русском плену!

Но как же это банально, что я заблудился. Конечно, я хотел бы рассказать: «Ну, подумаешь, разве это трудности! Если поезда нет, мы идем пешком! Что вы думаете, нам и не такое приходилось переживать в России!»

В конце концов я выхожу на свет. Но оказывается, что это всего-навсего снова Ханенклее.

Вхожу в один из отелей. Разве я не должен спросить в гостинице: «Есть ли у вас свободный номер на эту ночь?» Но у них действительно нет ни одного свободного номера. У них пока работает только ресторан.

— Если вы не найдете свободного номера, в любом случае возвращайтесь сюда! — советует мне один из посетителей ресторана.

Я не переживаю из-за того, что, возможно, не смогу найти свободного номера. Я не переживал и тогда, когда блуждал по ночному лесу.

Но все-таки это довольно тягостно.

Поэтому я искренне радуюсь, когда посетитель из первого ресторана говорит:

— Ну, вот и отлично! Я позабочусь о том, чтобы вы еще сегодня попали к себе домой!

Я вешаю свою промокшую русскую телогрейку на крюк стоячей вешалки рядом с элегантным женским пальто.

Я сижу за маленьким круглым столиком, на котором стоит тарелка с бутербродами.

— Но у меня нет продовольственных карточек! — говорю я.

— Это не важно! — заверяет меня случайный знакомый.

Несколько отдыхающих на горном курорте стоят у стойки бара.

А почему бы, собственно говоря, им не стоять у стойки бара и не пить! Вот точно так же кто-то стоял у стойки, когда я корячился на лесоповале в России. Как все это странно. Как по-разному может заполняться наше время!

Но курортники, стоящие у бара, не удивляются мне. Ведь в Германии все по-другому. Как и прежде, без всякого смысла. И гость, который меня пригласил, не пристает ко мне с расспросами, почему я такой грязный и измученный. И это мне нравится.

— Послушайте! — говорит он. — Сейчас я отвезу вас к одному знакомому британскому офицеру. Потом мы отвезем вас домой!

— Это удобно? — спрашиваю я.

— Я обо всем позабочусь!

Я мысленно представляю себе, как обрадуется моя мать, когда я вскоре постучусь в ее окно. Они ведь должны быть дома? Мы выходим из ресторана, где висит такая красивая люстра, на улицу.

Я сажусь в машину, и она слегка покачивается, когда я ставлю ногу на подножку. Всего лишь минуту слышен шум мотора. Потом мы входим в помещение, где тоже висит красивая люстра.

Нас встречает британский офицер в короткой летной кожанке. Тучный, однако крепкий и подтянутый. Тоненькая ниточка усов.

Он интересуется, ждет ли меня мать сегодня вечером.

Нет.

В таком случае я мог бы задержаться на часок, говорит хозяин дома и вращает ручку настройки радиоприемника. Немного музыки.

Сначала разговор не клеится. Так, общие фразы. Мы пьем чай. Я ем сухое печенье. Играет приятная музыка.

Нет, я чувствую себя вполне уютно в этом кресле. Меня нисколько не смущает, что я сижу здесь в грязной русской форме.

— Чем занимается Джо? — спрашивает англичанин.

— Простите, не понял?

— Англичане называют Сталина дядюшкой Джо. Что делает Сталин? — поясняет мой новый знакомый.

Я смеюсь и поудобнее устраиваюсь в мягком кресле.

— Джо очень сердится на вас!

Британский офицер в летной форме некоторое время раздумывает, не поискать ли ему другую мелодию по радио.

— Ну что же, поживем — увидим! — говорит он.

Конечно, как британский подданный, он не уполномочен говорить это. Он не уполномочен, как британский подданный, дарить мне подарки. В соседней комнате для меня приготовлено несколько плиток шоколада, голубая спортивная рубашка поло, пять пар носков, лезвия для бритья и многое другое. Это подарок человека, который может войти в положение ближнего.

— Ничего не надо говорить. И не благодарите. И никому об этом ни слова. Некоторые могут расценить это как пропаганду! — говорит мне немец, который привез меня сюда.

— Ну хорошо! — говорю я. — Это действительно просто чудо! Но если вы так считаете…

И я думаю, что повсюду в мире люди хотят говорить и делать то, что им подсказывает их сердце. И часто они так и поступают. Независимо от того, совпадает ли это с их инструкциями или нет. Я хотел бы только знать, наступят ли когда-нибудь такие простые времена, когда каждому человеку доброй воли не надо будет делать ничего другого, кроме добра, самого обычного добра.