Читать книгу "Одиночество-12 - Арсен Ревазов"

– И когда? – продолжал Антон как ни в чем не бывало.

– Я уже сказала. Очень скоро.

– Мы сделаем все, чтобы тебе помешать.

Антон сказал это, примерно так, как я бы сказал: «Слушай, это платье, честное говоря, тебе – не очень…»

– Детский сад кончился, Антон. Прости, голубь. Но лететь тебе некуда.

– Ты думаешь, что…

– Я ничего не думаю. То, что написано в твоем файле, знает любой аналитик любой спецслужбы. И, соответственно, все ее топ-менеджеры. Это не может ничего изменить. Поздно. Им, в отличии от вас, не пришла в голову идея, что мы будем атаковать так быстро и так жестко. А мы будем!

Антон замолчал. Я решил чуть-чуть сменить тему, заодно пригасив динин пафос.

– А давно ли, дорогая сестра, ты начала убивать?

– Не надо глупостей. Ты же знаешь, что смерти нет. И я никого не убивала. Даже не отдавала приказ. У нас есть для этого специальная коллегия.

– Ликвидационная?

– Да. – Дина поморщилась. – Но она действует на основании постановлений других коллегией.

– Зачем вы убили Лилю?

– Мы не убивали Лилю. Она покончила с собой, не дожидаясь нас, и это ты тоже знаешь. Послушай! Мне кажется, что у тебя какие-то извращенные представления о нас. Мы не любим насилие. И предпочитаем его избегать, где только возможно.

– Хватит гнать, Дина, – не выдержал Мотя. – Ваша цель – страдания на Земле. Кровь, слезы и смерть.

– Повторяю. Конкретного насилия мы не любим. А страдание… Это слишком сложно…

Тут уже не выдержал я.

– Кокретное насилие?? Ядерную катастрофу, которую вы готовите – это не конкретно? Холокост вы устроили?!?!

– Мы. Но не мы одни.

Не одни. Я представил себе немецкого инженера. Круглые железные очки. Топорщаяся мышиная форма, явно недавно сменившая пиджак или джемпер. Он сидит у кульмана и чертит. В конторе, которая несколько месяцев назад была детской библиотекой, холодно. Он то и дело подходит к печке-буржуйке, где тлеют четыре книги на польском и греет пальцы. На ватмане появляются первые контуры здания. Вход. Раздевалка. Сколько нужно вешалок? А в зимнее время? Он звонит и спрашивает. А вообще не нужны? Вещи на пол? Хорошо. Так. В камеру должно помещаться по сто двадцать человек. Значит камер нужно две. И еще печь. Объем печи, в которую поместится двести сорок тел равен… Так… Размер одного тела, скажем 90-60-90. Нет зазоры надо оставить… Хотя там же будут и дети, а они чуть ли не вдвое меньше взрослых… Он берет арифмометр. Потом снова чертит. Потом ему приходит в голову две рационализаторских идеи. Он опять звонит. Отклонены обе. Убивать одним и тем же газом, что и сжигать – неразумно. Надо испытывать боевые отравляющие вещества. Сразу сжигать без предварительного отравления – технологически сложно. Людей придется загонять не в душевые комнаты, а в печку. Заключенные могут начать волноваться. Кроме того, в этом случае золотые коронки и другие случайно припрятанные ценности (нельзя забывать, что народ, с которым мы имеем дело – хитрый и жадный) должны будут выгребаться из золы, что трудоемко, уж не говоря о том, что бриллианты и вовсе сгорят без остатка.

Инженер, встает, потягивается, подходит к титану, наливает себе киптяку и смотрит на соседей. Сосед справа чертит подъездные железнодорожные пути. Сосед справа занят логистикой. Этапирование, пропускная способность, необходимый штат и т. д. Сосед сзади – экономист дорабатывает смету строительства второго корпуса. Инженер бросает ложку цикория в кипяток и добавляет щепотку сахарина. Сахарин исчезает в темно бурой жидкости. Здесь все в порядке. Все идет своим чередом. Так бы еще и на фронте… Инженер возвращается к кульману. И начинает чертить крышу. Труба. Нет. Две трубы. Или одна?

На мысли, связывает ли дым из трубы Освенцима самым прямым образом наш мир с параллельным, я вернулся к разговору с Диной.

– Откуда у вас такая ненависть к евреям?

– Нет никакой ненависти. Мы защищались и защищаемся.

– Подожди, сестричка, а как же так? Мы же сами с тобой евреи на четверть?

– Хаты не нацисты, чтобы считать четверти.

– А восток? Вы же проиграли на востоке. Но я помню твои стихи. «Буддистская истома»?

Дина усмехнулась и откинула прядь черных волос со лба.

– Ты помнишь? Я рада. Там две ключевых фразы – «зима на оба наших дома» и «у вас Китай».

Я решил не поддаваться воспоминаниям. Как ни крути, сейчас было не до них. Мотя с Антоном серьезно и внимательно слушали нас.

– А с христианами вы тоже как-то не разобрались?

– У нас были серьезные проблемы в связи с появлением и распространением христианства. Так называемый, назорейский кризис. Но мы смогли преодолеть его.

– Поставили церковь под контроль?

– Нет. Раскололи. Если какой-то из осколков начинал набирать силу – раскалывали дальше. Или ставили под опеку государства. А там уже… Да какая разница? Мы разобрались. Сейчас настоящих христиан осталось очень мало. Подавляющее большинство ограничивается ритуалами.

– Ладно. Скажи лучше, откуда у хатов взялись эти ритуалы? Убийство змеями, отрезанные головы?

– Это, как раз, не ритуалы. Это способы защиты. Мы их узнали во времена Кем-Атефа. Он случайно, (а, может, и не случайно) встретил во время погружения в параллельный мир вождя шуаров. После чего начались постоянные контакты между хатами и шуарами. Мы, узнали от них, что если врага убить двухголовой змеей, а голову мумифицировать, прокоптив над огнем, то покойный в параллельном мире теряет всю свою силу и не способен на месть.

– А где голова Химика?

– В надежном месте. Я не имею права сказать вам об этом.

– Но при чем тут мы? Зачем тебе надо было играть с нами в игры? Соглашаться убегать? Похищаться?

Дина внимательно оглядела всех нас. Мы ответили ей встречными взглядами.

– Мне нужен Иосиф.

Я оживился. Приятно иногда оказываться необходимым. Даже перед концом света. Антон говорил, что хаты преследуют именно меня. Аня это подтверждала. Но зачем родной сестре охотиться за родным братом с использованием таких наворотов?

Я терялся в догадках. Однако, кто бы чего бы не хотел, в любом случае дело пахло жаренным. У нас оставался последний козырь – алмазы. Хотя как с него ходить, я совершенно не представлял. Значит, надо тянуть время.

– Дина, а что ты, собственно, от меня хочешь?

– Я бы не хотела обсуждать это публично.

– Дина, какие секреты от друзей? У тебя вообще есть совесть?

Я был искренне возмущен. Антон доступно разъяснил:

– У хатов нет совести. Точнее, нет сострадания. После длительного приема калипсола наступает уплощение эмоций. Вообще наркотики, принятые в употреблении у той части общества, которая считает себя цивилизованной и продвинутой, действуют на тонкие части души. Амефтамины. Экстази. Кокаин. Все они забивают чакры. Действуют на тонкие составляющие эмоциональной сферы. Вроде бы, интеллект в порядке. Эндорфины бьют фонтаном. Кайф – как от слабого оргазма. Но из-за искуственного истощения эндорфинов эмоциональная составляющая сознания страдает в крайне острой степени. Как, кстати, и креативная. Поэтому исчезает, так называемое, интуитивное понимание. Любой шахматист подтвердит, что оно не компенсируется интеллектуальным. Никак не компенируется. В этом смысле алкоголь гораздо гуманнее. Он эмоции не трогает. А от наркотиков пропадают предчувствия и сопереживания. Ты не можешь почувствовать, что на самом деле имеет в виду собеседник. Что собирается предпринять… Словом, хаты – моральные уроды. В полном смысле этого слова.