Читать книгу "Белый Шанхай - Эльвира Барякина"

Есть целые поселки, жители которых поголовно заражены болезнями, неизвестными европейской медицине. Кожа то высыхает и превращается в роговую чешую, то покрывается опухолями в куриное яйцо. Сплошь все тело!

Когда эти чудовища приближались к нашей колонне, мне казалось, что они могут заразить даже грязь под ногами…

И так далее на пяти листах, ни слова о любви. Но все-таки Даниэль ее не забыл. Миссис Уайер сказала, что армия Гоминьдана через несколько месяцев возьмет Шанхай – иностранцы в состоянии оборонять только свои концессии, но не весь город. Рабочие могут в любой момент взбунтоваться и выйти навстречу кантонцам.

Если будут погромы, всегда лучше держаться победителей.

Феликс пропал, неизвестно, жив ли он. А Даниэль теперь вдовец, и если он действительно влюблен в Аду, кто знает, чем все кончится.

Ада набрала воды и вернулась в комнату.

– Как думаешь, – спросила она Митю, – я могу написать Даниэлю ответ? Письмо дойдет?

– Думаю, нет. – Он смотрел на нее без тени насмешки или осуждения.

Глава 67

1

Доктор сказал: так не бывает. Нельзя одновременно смертельно болеть и при этом жить, будто ничего не случилось.

Новый приступ настиг Тамару в эфире. В глазах потемнело, в спину воткнулся железный прут. Клим первым заметил, что что-то произошло. Как-то вывернулся, поставил пластинку, чтобы забить паузу. У Тамары в сумке, в пустой пудренице, лежал морфий. Но никто не понял ее отчаянных хрипов. Так и доволокли до дома – растерзанную, обезумевшую от боли колоду.

Все вернулось на круги своя: комната с выломанной стеной, вид на голые кусты. Садовник нес лопату, из-за забора, от соседей, доносился смех. Чужая жизнь текла мимо, своя остановилась.

Доктор начал с угроз: сказал, что, если Тамара будет ездить на радиостанцию, он отказывается ее лечить. Тони строго-настрого приказал слугам: ни за что не выносить хозяйку из дома, что бы она ни сулила.

– И ты, Брут! – криво улыбнулась она.

Тони плакал, спрятав лицо в ее одеяло:

– Ты не имеешь права себя убивать!

Это значило: «Ты не имеешь права жить». Будь мумией – запеленутой, неподвижной. Сохранись на века для других.

Морфий и сны – тяжелый полонез. Доктор сказал, что надежды на выздоровление нет: позвонки окончательно деформировались.

Тамара знала, что муж ее то и дело звонит кому-то, хватается за медицинские справочники, в которых все равно не найти ответа. Осторожно расспрашивает знакомых о целителях и колдунах. Он все никак не мог смириться с неизбежным.

Садовник сгребал листья. Кухарка несла с рынка уток; они висели, связанные лапками. Выражение их мертвых глаз – как у великомучеников.

Дверь скрипнула. Тамара повернула голову. В комнату тихонько скользнула галлюцинация: паренек – буддийское одеяние, бритая голова.

– Здравствуй.

2

Митя сел на скамеечку, поджал ноги. Хозяйка смотрела на него: никак не могла взять в толк, что за гость к ней пожаловал. Сияние над ней беловатое, как туман над рекой, – значит, жизненный сок выходит.

Клим нашел Митю в Старом городе, под монастырской стеной. С ним был еще один человек, из себя видный, усы, пуговицы красивые. А сияние над ним сине-серое, тяжелое. Значит, боится он очень.

– У него жена болеет, помолись за нее, как ты за Серафима молился, – сказал Клим.

Они привезли Митю в дом, спросили, не надобно ли чего. А потом повели в хозяйкины покои.

Рука у хозяйки – тонкая, белая. Линии, как на листке дерева каштан, – каждую жилочку видать. Вот и болезнь: перебит канал, по которому движется ци.

Митя все хозяйке сказал – что у нее есть особый дар. Называется выбор. А работает он так. Скажем, выйдешь ты в город, на рынок или на улицу Наньцзин-дун-лу, а по-вашему Нанкин-роуд. Кругом народищу, товару, сора на тротуарах! Глаза видят все, каждый окурок папиросный, а помнят только лицо знакомого или вывеску какую, ибо всего упомнить нельзя.

Что в твоей памяти осело, то и есть твоя жизнь. Выключи память – и будто ты не человек вовсе, а так, трава или козявка какая. А прямо перед памятью у каждого решето: что-то впускает в нее, что-то нет. Дырочки у всех разные: у одного такие, что только деньги пролазят, у другого – только обиды, у третьего – только радость и счастье.

Если человек говорит: «Мир жесток», он прав. У него есть тысяча справедливых причин для этого. Если человек говорит: «Мир прекрасен», он тоже прав, он тоже найдет тысячу справедливых причин.

Хозяйка глаза подняла (боль ее унялась).

– Чему же, – говорит, – мне радоваться, когда я такая? – И показала на усохшие ноги и все прочее ниже пупа. Это она про других людей вспомнила, что они ходят и прыгают.

– Птицы летают в небе и смотрят на нас: экие люди калеки, крыльев у них нет. А тебе не завидно совсем, ну разве иногда, от полноты чувства. Рыбы жабры имеют, тараканы по потолку вниз головой ходят… У них своя жизнь, у тебя своя, – что тебе на них равняться? Разве мало того, что глаза твои видят эту красоту? – Митя показал на волшебный цветок в пузатом горшке. – Разве мало того, что ты дышишь? Ведь это чудо какое-то неземное! Тебе столько дадено! Будешь благодарна за каждый вздох, каждый отблеск красоты – и будешь самой счастливой на свете. Будешь завидовать тараканам, ходящим по потолку, – и каждый твой день превратится в ад. Вот это и есть выбор.

Хозяйка помолчала.

– Я смерти боюсь, – шепнула она тихо-тихо. – Понимаешь, боюсь небытия!

Митя встал со скамеечки:

– А куда ты денешься? – Подошел к застекленной двери, показал на улицу: – Видишь, сугробчик намело и тут же разбило? Не думай о себе как о целом, думай о себе как о снежинках малых, в единое тело сцепившихся. Разлетятся они по ветру – что с того? Разве они исчезнут с лица земли? Они до тебя были тысячью вещей и существ и после тебя будут бесконечно перемешиваться и перевоплощаться. Жизнь в том и состоит, чтобы все успело побыть всем. Вот она где – красота!

Глава 68

1

С утра с окраин начали доноситься выстрелы. В госпиталь прибывали раненые. Никто толком не мог сказать, что делается в Китайском городе; ясно было одно: коммунисты устроили бунт.

Сестры милосердия метались по коридорам, кричали на пациентов и друг на друга. Коек не хватало, и раненых укладывали прямо на пол.

Марья Заборова бежала впереди китайцев-санитаров:

– Заносите в смотровую! В смотровую, кому говорят!

Раненый в разодранном мундире французской полиции приподнял голову.