Читать книгу "Гора Орлиная - Константин Гаврилович Мурзиди"

и сел на стул. Нечаев подал ему стакан воды, но Плетнев, отстранив стакан, снова упал на одно колено.

— Встаньте, Плетнев.

Директор сказал это просто и спокойно настолько, что Плетневу показалось, будто в кабинет вошел кто-то другой. Он поспешно встал и продолжал стоять молча, с опущенной головой.

Ранней весной на Урале начали создаваться добровольческие части. Семен Пушкарев решил идти на фронт. Посоветовался с Николаем, получил его согласие.

— Жаль хорошего сборщика. Но — быть по-твоему.

Настал день отъезда добровольцев, час прощания. Алексей Петрович, напутствуя Семена, решил подарить ему зажигалку.

— Спасибо, своя есть.

— Чудак! Это же плексигласовая. Сквозная!

— Лучше себе оставьте. Она вам с трудами досталась.

— Какие там труды! Ребята из механического сделали.

Зажигалок у Алексея Петровича имелось штуки четыре: металлическая, блестящая, медная — из патрона, одна в виде снаряда и, наконец, типа американской, с кнопкой, нажмешь — и готово. Но плексигласовой, чисто уральской, еще не было. Он выложил свое зажигалочное хозяйство:

— Выбирай, Сеня.

— Ого! Целая история, — проговорил Николай. — Металлическая, блестящая — это эпоха освоения, зажигалка-патрон — это второй этап, когда стали приезжать фронтовики, зажигалка-снаряд — это, так сказать, увеличение мощи вооружения, американская — укрепление связи с союзниками, зажигалка плексигласовая — улучшение техники и прямо-таки роскошь, комфорт, — смеялся он, перебирая зажигалки.

— Какую хочешь? — настаивал Алексей Петрович.

— Ладно, — ответил Пушкарев, — давайте патрончик…

— Бери! Дай фашисту покурить!

Алексей Петрович посмотрел вслед Пушкареву, радуясь за него, и направился к своим узлам. В конце поточной линии Вернигора спорил с военпредом. Узнав, в чем дело, мастер стал на защиту Вернигоры, позвал Леонова. Указывая на военпреда, говорил:

— Не берет, понимаешь, машину. Мотор, мол, глуховато идет. А того не понимает, что он еще не обвертелся свое положенное. Обвертится — гудеть будет.

— Это какая — «Тридцатка»? — спросил Николай и улыбнулся. — Не сдавайся, Алексей Петрович. Пойдет!

Николай остановился у другого, только что собранного танка, заметил, что передний продолговатый щиток то захлопывался, то поднимался. Сидевший в танке, очевидно, проверял, насколько быстро и хорошо работает механизм щитка. Когда смотровая щель открывалась, Николай видел глаза и полоску лба. Глаза были устремлены куда-то вверх. Он оглянулся и увидел над собой в кабине подъемного крана девушку — Наташу Спиридонову, бывшую табельщицу механического цеха. Она смутилась и нажала рычаг механизма. Кран быстро отъехал, а щиток так же быстро захлопнулся. Но теперь Николай узнал Фильку — и грустно улыбнулся.

— Хорошо щиток работает. Отлично. Ну-ка, открой, — нагнувшись к броне, крикнул он.

Щиток не открывался.

— Заело. Бывает…

Николай отправился к следующему узлу, вышел из цеха, медленно прошел по настилу из броневых плит, на которых гусеницы танков оставили вчерашнюю засохшую грязь, повернул за угол здания, где, привязанный цепью к стене, гудел танк, работая всеми колесами. Из-под его гусениц вылетали комья земли. Мотор работал вовсю, но танк бился на одном месте, не в силах оборвать цепь или выдернуть крюк из стены. Поставленный здесь для последней проверки мотора, танк вызвал грустную улыбку на лице Николая — почему-то вспомнились слова незадачливой песенки: «Как цепью к ней прикован…»

Леонов отвернулся и торопливо пошел по плитам, стараясь ступать тверже и полновеснее, но плиты были крепко вдавлены в землю и не покачивались под ним.

…Поезд отправлялся в шесть ноль пять. Нина торопилась, хотя Семен просил ее не ходить на вокзал. Он боялся ее слез.

Пробегая вдоль путей, Нина вспомнила, как еще в прошлом году станция напоминала городок с домами-теплушками. Из теплушек шел очажный дымок, на веревках, протянутых между вагонами, сушилось белье, ребятишки играли под колесами забытых платформ с оборудованием и частями непонятных машин. Многое оставалось неразгруженным еще прошлой зимой, когда кремнегорцы с обожженными морозом и обветренными до блеска лицами ходили на очистку станционных путей от снега. Это были дни январских буранов. Нина тоже работала вместе с другими. Она хватала кирку, складывала наледь, широченной лопатой бросала снег в плетеный короб, таскала носилки, не замечая, что белый платок давно выбился из-под воротника пальто, а смуглое лицо побледнело…

Нина ускорила шаг, вышла на площадь, увидела высокое здание вокзала, между колоннами, как раз над часами, висела красная лента: «Привет добровольцам Урала!» Площадь заполнялась военными. Добровольцы собирались группами, ожидая кого-то. Чувствовалось, что военная форма стесняла их, как теснит новая одежда, хотя они старались не подавать виду и, между прочим, и курили как-то не так, как если бы были одеты по-вчерашнему — в рабочие спецовки. На тех, кто помоложе, были кожаные шлемы танкистов, хотя до фронта было еще далеко и впереди ждала учеба в лагерях.

Разговаривая, они подшучивали друг над другом, спрашивали: простились ли с невестами, заказали ли себе медного литья для бюста героя, долгую ли память оставили по себе? Трое добровольцев говорили провожавшему их товарищу, чтобы он не печалился, — они за него повоюют.

— Не всем же на фронт идти.

— Да это он так, — грустит пока провожает, а как только мы за семафор — так он к нашим невестам, — сказал другой.

— Где она, твоя невеста? — отозвался первый.

— Походил я в военкомат, да, видно, не судьба, — огорчился провожавший, будто и не слышал шутки товарища.

Все больше становилось на площади женщин и детей, защитный цвет начал теряться между другими цветами — белым, розовым, желтым, черным. С заводских смен шли рабочие и работницы, жены и дети уезжающих. Неподалеку от Нины стояла пара, очевидно, влюбленные, — он в форме и танкистском шлеме, она в синей спецовке и красной косынке, белокурая, худенькая, стройная. Он что-то говорил ей, иногда взглядывая через плечо на стоявших сзади стариков, — рабочего, сутуловатого и давно не бритого, и по деревенски одетую маленькую женщину с морщинистым лицом. Они стояли молча, поглядывая на сына. Пока им не о чем было говорить: то, что нужно сказать, уже сказано, а остальное, может быть, самое главное, будет сказано потом, когда они останутся вдвоем на пустынной площади. Парень еще раз взглянул через плечо и неожиданно быстро, повернувшись к девушке, поцеловал ее в щеку, протянул руку. Девушка молча, стараясь подавить смущение, пожала ее и отошла в сторону, остановилась у киоска, но парень посмотрел на нее грустным, молящим взглядом, и она поняла и пошла медленно, но все же оглянулась на углу и только потом скрылась за каменной оградой.

Нина отвернулась.

Для прощания с добровольцами прибывали заводские делегации со знаменами — молодые рабочие, иногда и совсем мальчишки, недавние ученики ремесленных школ. Мастера и инженеры шли несколько в стороне, вслед за ними медленно продвигались легковые машины — тряские фордики, извлеченные из старого заводского хлама.

Заметив жену Николая Павловича, Нина хотела отвернуться,