Читать книгу "Мария Волконская - Михаил Филин"

Молодой царь благосклонно отнесся к умело составленной сановником бумаге и дозволил княгине Волконской покинуть Сибирь для лечения. 24 июня 1855 года граф А. Ф. Орлов сообщил об этой высочайшей милости министру внутренних дел. Тогда же была отправлена соответствующая депеша и на имя генерал-губернатора H. Н. Муравьева.

Поселенные в Западной Сибири декабристы раньше других проведали о невероятном факте. И. И. Пущин писал брату Николаю из Ялуторовска: «Недавно узнал, что Нелинька выхлопотала позволение М Н ехать в Москву. Значит, она будет здесь…»[963]

А в Иркутск депеша поступила в конце июля — и мигом стала предметом всеобщего обсуждения. С первой же почтой С. П. Трубецкой сообщал Г. С. Батенькову, который жительствовал в Томске: «Вслед за письмом вашим Сергей Григорьевич получил радостную весть: дочь его испросила дозволения для матери ехать в Москву. Конечно, вы не ожидали видеть Марью Николаевну так скоро у себя, и знакомство будет приятнее при таких обстоятельствах. Сергей Григорьевич радуется, хотя и остается теперь в совершенном одиночестве; но он знает, что жена его будет спокойнее, когда соединится с дочерью и вручит ей опять сына»[964][965].

Ошеломленная княгиня Волконская не сразу постигла смысл случившегося. Когда-то она, мечтая о возвращении, уверяла себя, что день ее освобождения будет праздничным, даже помпезным, причем непременно музыкальным, — а наяву все произошло на удивление буднично, скучно: прибыл очередной фельдъегерь из России, отряхнул дорожную пыль с мундира и — и окончились ее «нравственные страдания, разлука с родными, с родиной»[966]. Никакого душевного ликования Мария Николаевна поначалу не ощутила: этого невзрачного фельдъегеря с заветным пакетом она ждала слишком долго, зимою и летом, и давно уже устала, перестала ждать…

Однако вскоре на смену холодной опустошенности пришло волнение, радостно зашлось сердце: ведь теперь Волконская получила возможность свидеться с дочерью, которая совсем измаялась в столице с больным мужем. И не только свидеться — но и вернуть тоскующей Нельге ее ребенка, целого и невредимого. Княгиня сохранила внука.

Она стала лихорадочно, бестолково собираться в дальнюю дорогу. Отъезд был назначен на 6 августа, и с каждым днем возбуждение Марии Николаевны заметно нарастало. Весь дом ходил ходуном. Суетившегося и что-то советовавшего супруга княгиня даже не замечала. А утром 6-го числа она, вконец лишившись терпения, положила отъезжать ранее намеченного времени. С. П. Трубецкой, хотевший отправить с Волконской пространное послание Г. С. Батенькову, вынужден был ограничиться краткой запиской, где черкнул томскому приятелю: «…Марья Николаевна несколькими часами ускоряет свой отъезд, и потому я не успею побеседовать с вами…»[967]

До вечера было еще далеко. Провожали княгиню и ее внука многие жители города. Выйдя из дома, Волконская увидела в собравшейся на улице толпе открытые приветливые лица — но увидела и хорошо ей знакомые маски. Некоторые из пришедших неподдельно радовались сказочной удаче Марии Николаевны, кое-кто даже прослезился при расставании с этой удивительной женщиной.

Другие обнимались с княгиней лицемерно и побыстрее отворачивались, отходили прочь: в душе они проклинали гордую аристократку и страшно завидовали ей. Слабое утешение притворщики находили разве что в том, что отныне Волконская уже не будет раздражать их своим присутствием в Иркутске. (Пожалуй, наиболее откровенно высказалась на сей счет А. С. Ребиндер, дочь С. П. Трубецкого, которая тогда же, в августе, отписала сестре: «Мария Ник уехала, к большому моему удовольствию; кто бы ожидал такой развязки? Тогда, когда и думать не хотели даже о малейшем облегчении в пользу других, ей одной позволяют уехать, и, право, я не буду удивлена, если она удерет и гораздо подальше, даже на Парижскую выставку»[968].)

Мишеля Волконского на проводах не было: он опять странствовал по служебным делам, что-то инспектировал в Урге. А Сергей Григорьевич стоял у крыльца точно вкопанный и едва сдерживал рыдания. Княгиня, садясь в экипаж, напомнила ему, что едет только на том условии, что «ей будет дозволено вернуться в Сибирь»[969]. Когда же кучер взмахнул кнутом и с оттяжкой ударил лошадь, Волконский нелепо замахал руками и подался было вперед, словно вознамерился бежать вслед за жениной повозкой. Старика насилу удержали.

Видевшей все это Марии Николаевне вдруг стало безмерно жаль несчастного, и она ободряюще улыбнулась остающемуся мужу…

Как ни торопилась княгиня Волконская в Первопрестольную, возраст и маленький внук не позволяли ей ехать слишком быстро. Посему только к началу сентября Мария Николаевна добралась до Ялуторовска, где ее давно поджидал кум, И. И. Пущин. Днем ранее туда же из Москвы прибыл Е. И. Якушкин, направлявшийся к ссыльному отцу в Иркутск. В письме к жене Елене Густавовне он рассказал о случайной встрече с Волконской в западносибирском городке:

«На другой день Пущин разбудил меня часов в 7. Ночью часа в 3 приехала в Ялуторовск Марья Н Волконская и хотела меня видеть. Я отнес к ней письмо от дочери и думал, что она будет меня расспрашивать об ней, но она ничего не спросила об ней, только уже перед самым отъездом спросила про здоровье Молчанова. Впрочем, понятно, что разговор о дочери с человеком, которого она видела в 1-й раз, не мог быть ей приятен. И того, что она знала, было довольно, чтобы уничтожить самого крепкого человека, и она действительно была жалка. Сначала она хотела пробыть день в Ялуторовске, потом хотела остаться только до обеда, но наконец часов в десять просила, чтобы ей привели почтовых лошадей, потому что, как говорила она, она не может оставаться в таком тревожном положении и спокойна только тогда, когда сидит в карете»[970].

Почти то же самое люди слышали от Марии Волконской и более четверти века назад, когда молодая и энергичная княгиня, напевая итальянские арии, мчалась в Сибирь. Теперь ей, жалкой «старухе», почти пятьдесят, здоровье ее безнадежно подорвано, силы на исходе… Как много воды утекло с тех пор, скольких не стало!

«Иных уж нет, а те далече…» (VI, 190).

К тем, которые оказались «далече» и нуждались в ее сочувствии, Мария Николаевна и спешила осенью 1855 года…