Читать книгу "Изображение военных действий 1812 года - Михаил Барклай-де-Толли"

Всякий хватался за чашу роковых весов, чтоб перетянуть их на свою сторону. Но окончательным следствием этого упорного борения было раздробление! Тысячи расшиблись на единицы, и каждая кружилась, действовала, дралась![78] Это была личная, частная борьба человека с человеком, воина с воином, и русские не уступили ни на вершок места. Но судьбы вышние склонили чашу весов на сторону французов. Мы вдруг стали терять наших предводителей. После целого ряда генералов ранен и сам князь Багратион.

Видите ли вы здесь, в стороне, у подошвы высоты Семеновской, раненого генерала? Мундир на нем расстегнут, белье и платье в крови, сапог с одной ноги снят; большое красное пятно выше колена обличает место раны. Волосы в беспорядке, обрызганы кровью, лицо, осмугленное порохом, бледно, но спокойно!

То князь Петр Иванович Багратион. Его поддерживает, схватя обеими руками сзади, преображенский полковник Бергман. Левая рука раненого лежит на плече склонившегося к нему адъютанта, правой жмет он руку отличного, умного начальника 2-й армии генерала Сен-При и вместе с последним прощанием отдает свой последний приказ. Изнеможенный от усталости и потери крови, князь Багратион еще весь впереди, весь носится перед своими дивизиями.

Видите ли, как он, забыв боль и рану, вслушивается в отдаленные перекаты грома? Ему хочется разгадать судьбу сражения, а судьба сражения становится сомнительною. По линии разнеслась страшная весть о смерти второго главнокомандующего, и руки у солдат опустились.

Но явился Коновницын; его узнали по голосу. Уступая судьбе и обстоятельствам, он вдруг перевел войска за деревню Семеновскую и расставил их по высотам. Так размежевался он с неприятелем живым урочищем, роковым оврагом, с уступкою спорных редантов и с необыкновенною быстротою устроил сильные батареи, которые неслись и стреляли; строились и стреляли; остановились и громили разрушительными очередными залпами…

В этой окрестности, под влиянием Коновницына, находились и прославились полки лейб-гвардии Измайловский и Литовский. Вместе с другими подкреплениями Кутузов послал их на левое крыло. Измайловцами командовал тогда полковник Храповицкий. Он имел еще другое поручение и вверил полк старшему по себе полковнику Козлянинову. Провожаемые губительной пальбою с батарей неприятельских, отраженные полки заняли свое место в величайшем порядке, как на домашнем ученье.

В дыму и ужасах сражения измайловцы стояли мужественно. Но вдруг, как воздушное явление, засветилась вдали медная стена; она неслась неудержимо, с грохотом и быстротою бури. Саксонские кирасиры, под начальством генерала Тилимана, примчались и бросились на правый фланг второго батальона Измайловского. Но время не упущено: все батальоны построились в каре, стали уступами и открыли такой батальный огонь, что неприятель, обданный вихрем пуль, отшатнулся и побежал назад!

Но отпор не остановил напора! Туча медвежьих шапок замелькала в воздухе. Конные гренадеры, несясь по следам кирасир, и также оттолкнуты, и также побежали. Многие, занесшиеся неосторожно вперед, гасли на штыках измайловских. Тут храбрый, осанистый полковник Храповицкий, ставший сам командовать после раненого полковника Козлянинова и заменившего его на время Мусина-Пушкина, также ранен, но не оставил команды.

В это время несся по полю корпус Нансути. Ему нарочито приказано объехать и сбить с места Измайловский и Литовский полки, чтоб прорваться за левое крыло наше. Ужасен был этот налет французской кавалерии.

В прямом смысле слова можно сказать, что французская конница, громада необозримая, разлилась, как море, и наши каре всплыли посередине, как острова, со всех сторон поражаемые нахлестами медных и стальных волн неприятельских панцирников[79]. Наездники встречены и провожаемы были удачными перекрестными выстрелами каре, и русский дождь свинцовый наконец пронял и отразил этих (gens de fer) железных людей: так называл Наполеон кирасир французских.

Генерал Дохтуров, личный свидетель подвигов Измайловских и Литовских каре, загнанный бурею скачущей отовсюду конницы, сам вверил себя одному из этих каре, каре 1-го батальона, и отстоялся в нем. Три генерала, и между ними король и вице-король, как мы видели, должны были скрываться в каре: вице-король в каре 84-го, Дохтуров в каре Измайловском, король Неаполитанский в каре 33-го полка. По этому судите о бурях и случайностях Бородинского сражения! Маршалы призадумались; но не отстали от своего намерения и продирались вперед.

* * *

В самом разгаре битвы за реданты и за редантами видели одного человека длинного роста, с значительным европейским лицом. Он был уже на склоне лет, но все в нем показывало, что в молодых годах своих он был стройным мужчиною и, может быть, храбрым наездником, несмотря на кротость, выражавшуюся в спокойных чертах.

Те, которые знали близко этого человека, этого знаменитого генерала, говорят: «Мудрено найти кротость, терпение и другие христианские добродетели, в такой высокой степени соединенными в одном человеке, как в нем». – «Жаль, – говорит некто в современных Записках своих, – жаль, что мало людей могут чувствовать красоту и великость такого характера!»

Под портретом его я видел, позднее, надпись: «Invictus Victor» [80]. И в самом деле, он первый начал побеждать дотоле непобедимого. Это был генерал Беннигсен!

Скрыв лучи своей Прейсиш-Эйлауской славы, он заботливо и скромно разъезжал по полю битвы. Я был в числе тех, которые спросили у него: «В какой степени можно сравнивать настоящее Бородинское сражение с Прейсиш-Эйлауским?» Победитель при Эйлау, не задумавшись, отвечал с высокою скромностию: «Верьте мне, что, в сравнении с тем, что мы до сих пор видим (а это было в 12-м часу дня, когда 700 пушек на одной квадратной версте еще не гремели), Прейсиш-Эйлауское сражение только сшибка!»

Прискакав вместе с Барклаем, оба военачальника ободрили войска левого крыла и, загнув оное, уперли одним концом в лес, занятый Московским ополчением. Это придало силы обессиленным потерями и своим положением.

Незадолго перед ними в пожар и смятение левого крыла въехал человек на усталой лошади, в поношенном генеральском мундире, с звездами на груди, росту небольшого, но сложенный плотно, с чисто русскою физиономиею. Он не показывал порывов храбрости блестящей посреди смертей и ужасов, окруженный семьею своих адъютантов, разъезжал спокойно, как добрый помещик между работающими поселянами; с заботливостию дельного человека он искал толку в кровавой сумятице местного боя. Это был Д. С. Дохтуров.