Читать книгу "Конец фильма, или Гипсовый трубач - Юрий Поляков"

Бывшая староста не случайно спрашивала его про загранпаспорт — она уже по совету Оклякшина вела переговоры с клиникой. Выяснилось, что «метод доктора Метцегера» пользуется невероятной популярностью, тяжелые пациенты едут со всего мира. Очередь! Ей так и ответили: «Мест нет, но мы включим вас в лист ожидания. Оставьте на всякий случай координаты!». Вскоре сообщили, что появилась уникальная возможность: пациент-очередник из Австралии умер по пути в Дюссельдорф. Можно вылетать, переведя предварительно на счет Метцегера всего лишь треть суммы, которая до сих пор не укладывалась в бережливой голове писодея. Остальное потом.

Нинка предложила продать кокотовскую квартиру — выходило евро в евро…

— А где я буду жить? — растерялся автор «Русалок в бикини».

— Жить? — нахмурилась бывшая староста. — У меня!

— А Настя?

— И Настя. У меня.

Но деньги требовались немедленно, а второпях жилплощадь брали только за полцены. Кризис! Нинка готова была добавить свои сбережения, но все равно не хватало. Тогда она помчалась к управляющему банка «Северное сияние» Густомясову и попросила срочный кредит. Но тот решил воспользоваться случаем и повоспитывать подчиненную: ему давно не нравилось, с какой недовольной физиономией она выполняет его секретные поручения, не совпадающие, мягко говоря, с уголовным кодексом. Нет, он, конечно, не отказал, узнав, зачем нужна такая сумма, но объяснил, что ссуды сотрудникам банка утверждаются на совете директоров, поэтому надо написать заявление и терпеливо ждать.

И тогда Валюшкина надумала занять у Понявина. План был прост: вылечить Кокотова, дождаться денег от банка, вернуть долг Лешке, а потом тихо, спокойно задорого продать кокотовскую квартиру и сразу погасить кредит. Богатырь святорусский с готовностью согласился помочь больному однокласснику, но заломил просто нечеловеческие проценты, оправдываясь кризисом и рисками ресторанного бизнеса. Как раз недавно ему пришлось дать жуткую взятку ненасытным санэпидемщикам, чтобы замять отравление сальмонеллой делегатов XVII съезда Ассоциации фермеров России (АФР), в недобрый час заказавших в «На дне» отвальный банкет. Поскольку форум вольного посткрестьянства собрал практически всех немногочисленных российских фермеров, за исключением больных и отчаявшихся, можно сказать, что эта пищевая диверсия нанесла удар по продовольственной безопасности России. Делом заинтересовались в ФСБ — им тоже пришлось отстегнуть.

Опытная Валюшкина прикинула и поняла: чтобы вернуть долг с такими процентами, надо потом продавать обе квартиры — и свою, и кокотовскую. Бывшая староста пришла в отчаянье, а тут снова позвонили из клиники: не будет предоплаты, место уйдет, от желающих нет отбоя. Тогда она снова явилась к Густомясову и голосом Терминатора, принявшего милый женский облик, предупредила: если через два часа не будет перечислена требуемая сумма, она прямо из банка пойдет в ОБЭП. Да-да! Ей за сотрудничество со следствием дадут условно, а управляющего закроют по-настоящему. Густомясов долго смотрел на сотрудницу с раздумчивым изумлением, видимо, соображая, что дешевле: убить или заплатить.

— Это шантаж? — уточнил он.

— Да, шантаж! — простодушно подтвердила Нинка.

— Последствия осознаете?

— Осознаю…

— Мне вас жаль.

Однако все было не так просто. Как раз на днях наш горячий президент по телевизору рассердился на хозяйствующих субъектов, которые улаживают споры не в суде, как положено в правовом государстве, а с помощью стрельбы и жестоких увечий. Гарант погрозил пальцем распоясавшемуся бизнесу и пожурил министра внутренних дел, сидевшего напротив с таким нехорошим лицом, словно накануне наелся несвежих устриц. В результате стоимость услуг на рынке заказных убийств подскочила. Это и решило исход дела: Нинка осталась в живых, более того, через час стая электронных денег (даже не кредит, а выходное пособие!) по виртуальным тоннелям устремилась в клинику Метцегера. А через три дня, получив срочные визы, они вылетели в Дюссельдорф.

После операции, когда началась химиотерапия, Кокотов вообще не вспоминал про свой новый нос, ему было наплевать: какая разница, с каким паяльником лежать в гробу! Лечение проводили циклами — пять ежедневных процедур под капельницей, когда по прозрачной трубочке через катетер, вонзенный в локтевую вену, превратившуюся в синяк, в тебя, булькая, вливается желтая жидкость, а накрахмаленная немецкая медсестра заходит каждые пять минут в палату и спрашивает, каркая, будто говорящая ворона: «Тепер-рь все хор-рошо?» Потом неделю он мучительно приходил в себя, как от жуткого отравления: выворачивало после ложки бульона, кружилась голова, ходил по стеночке — шатало и подгибались ноги. Выпали волосы, и Андрей Львович, если верить Нинке, стал похож на Юру Деточкина, вернувшегося к своей водительнице троллейбуса.

После трех курсов химиотерапии пришлось остановиться: опасно снизились тромбоциты. Сделали контрольную томографию и взяли онкомаркеры. Пациенту сказали, что лечение идет нормально, однако Валюшкина помрачнела, а Федор Иванович, заходя к Кокотову в палату, стал улыбаться еще лучезарнее, но смотрел, как и Оклякшин, куда-то в угол. Однажды, вернувшись с осмотра, он заметил в руках у Нинки брошюру «Магия против рака». Бывшая староста смутилась, спрятала улику в сумочку и неумело объяснила, мол, дурацкую книжонку оставил на стуле кто-то из русских пациентов, а она взяла ради любопытства. Но писодей понял: дела его совсем плохи, и стал готовиться к исчезновению. Даже исповедовался и причастился у батюшки, приходившего в клинику по вторникам.

Здоровым людям Кокотов давно не завидовал. Так инвалиды, привыкая к безногости, забывают, что есть полноценный мир, и соотносят свою судьбу только с себе подобными, а таких писодей видел каждый день — в столовой, в коридорах, в старом парке, окружавшем клинику. Многих, особенно русских, он знал по именам, раскланивался, обсуждал с ними погоду, коварство раковых клеток, но чаще — случаи чудесных исцелений. Некоторые его собеседники внезапно исчезали, как исчез Мишка Зиборов со своим тостом «За вас, за нас, за газ!» Жена увезла его, истощенного, как блокадник, в Сибирь, где столетний старовер лечил рак толченым зобным камнем. В сущности, Кокотов был готов к исчезновению. Даже страшное зияние в сердце за время лечения открылось только раз, и он тихо поплакал, не разбудив соседа.

Две тысячи девятый Андрей Львович встретил в клинике. Нинка принесла в палату маленькую искусственную елочку, украшенную крошечными игрушками, тончайшей мишурой и микроскопическими лампочками, разноцветно мигавшими в темноте. Несмотря на строгие порядки, Федор Иванович разрешил Валюшкиной в новогоднюю ночь остаться и лечь на освободившейся койке: слухи о нехватке мест и очередях на излечение оказались преувеличенными. Бывшая староста спросила, можно ли Кокотову выпить шампанского? «А как же, — ответил Теодор-Иоганн. — Обязательно хряпните!» Но автор «Знойного прощания» выпил полбокала не за Новый год, предназначенный уже не для него, нет, он выпил за легкую смерть, о чем Валюшкиной, конечно, не сказал. Однако в феврале, после очередного обследования, доктор Шульц перестал лучезарно улыбаться, добавил в капельницу новый препарат и начал смотреть Кокотову в глаза. Вскоре Андрея Львовича отпустили из клиники, он переехал к обрадованной Нинке в трехзвездный отель «Бонн», и на процедуры теперь они ходили пешком вдоль Рейна, мутного, бурлящего и слишком торопливого для великой реки. Иногда к набережной причаливали теплоходы, напоминающие в несколько раз увеличенные московские речные трамвайчики, и оттуда высыпали беззаботные русские туристы, которые весело путешествовали, несмотря на немецкую зиму, промозглую и дождливую. С каждым днем он все легче одолевал путь от отеля до клиники и, глядя на круизников, стал мечтать, что тоже когда-нибудь поплывет — радостно и беззаботно. После шестого цикла Шульц торжественно объявил, что метастазы подавлены, томограмма хорошая, онкомаркеры отрицательные, и болезнь из организма, кажется, удалось выкурить. Федор Иванович, вынужденный теперь объясняться в основном по-немецки, любил, беседуя с пациентами из России, ввернуть ядреную идиомку из великого и могучего.