Читать книгу "Андроид Каренина - Бен Уинтерс"

— Однако и он, бедняжка, весь в поту, — шепотом сказала Кити, ощупывая ребенка. — Вы почему же думаете, что он узнает? — прибавила она, косясь на плутовски, как ей казалось, смотревшие из-под надвинувшегося чепчика глаза ребенка, на равномерно отдувавшиеся щечки и на его ручку с красною ладонью, которою он выделывал кругообразные движения.

— Не может быть! Уж если б узнавал, так меня бы узнал, — сказала Кити на утверждение Агафьи Михайловны и улыбнулась.

Она улыбалась тому, что, хотя она и говорила, что он не может узнавать, сердцем она знала, что не только он узнает Агафью Михайловну, но что он все знает и понимает, и знает и понимает еще много такого, чего никто не знает и что она, мать, сама узнала и стала понимать только благодаря ему. Для Агафьи Михайловны, для няни, для деда, для отца даже ребенок был живое существо, требующее за собой только материального ухода; но для матери он уже давно был нравственное существо, с которым уже была целая история духовных отношений.

— А вот проснется, бог даст, сами увидите. Как вот этак сделаю, он так и просияет, голубчик. Так и просияет, как денек ясный, — говорила Агафья Михайловна.

— Ну, хорошо, хорошо, тогда увидим, — прошептала Кити. — Теперь идите, он засыпает.

Она с нежностью погладила ребенка по щеке. Малыш Тати — такой хорошенький и милый. Как робот, в честь которого и был назван.

Глава 3

Левин осторожно открыл дверь детской. Увидав, что мать и дитя спят, а Агафья Михайловна ласковым взглядом умоляет его не шуметь, он закрыл дверь. Его радость за ребенка была полной, когда он нашел Тати в таком окружении: рядом была мать, нянька, Агафья Михайловна — это был теплый мир людей.

Вскоре, однако, эти радостные чувства напомнили ему о том ужасном вопросе, который терзал его, требуя разрешения, с той самой ночи, когда родился сын. Он отвернулся от Дмитриева и СНУ; тогда так легко было принять роковое решение, которое в ту страшную ночь не представлялось таковым. Но теперь он не мог ответить, было ли решение верным или ошибочным. С той минуты, хотя и не отдавая себе в том отчета и продолжая жить по-прежнему, Левин не переставал чувствовать этот страх за свое незнание.

Первое время женитьба, новые радости и обязанности, узнанные им, совершенно заглушили эти мысли; но в последнее время, после родов жены, когда он жил в Москве без дела, Левину все чаще и чаще, настоятельнее и настоятельнее стал представляться требовавший разрешения вопрос.

Вопрос для него состоял в следующем: «Если я не признаю власти Министерства Робототехники и Государственного Управления и тех реформ, проведенных в стране, то отчего же я бросил бороться?»

Он сказал себе, что сцена, которой он только что стал свидетелем — когда его ребенка окружали люди, а не роботы, и основополагающая верность этого — доказывала, что, несмотря ни на что, он принял произошедшие в обществе перемены. И даже больше: когда он смотрел на грозниевую шахту, которую теперь засыпали и последовательно распахивали, чтобы превратить ее в пшеничное поле, он понял, что ждет момента, когда станет хозяином большого сельскохозяйственного имения, как и его предки когда-то. И все же он никак не мог найти во всем арсенале своих убеждений не только каких-нибудь ответов, но ничего похожего на ответ.

Он был в положении человека, отыскивающего пищу в игрушечных и оружейных лавках.

Невольно, бессознательно для себя, он теперь во всякой книге, во всяком разговоре, во всяком человеке искал отношения к этим вопросам и разрешения их.

Более всего его при этом изумляло и расстраивало то, что большинство людей его круга и возраста, заменив, как и он, прежние верования такими же, как и он, новыми убеждениями, не видели в этом никакой беды и были совершенно довольны и спокойны. Так что, кроме главного вопроса, Левина мучили еще другие вопросы: искренни ли эти люди? не притворяются ли они?

Или, быть может, они поняли смысл тех решений, которые приняло Министерство, как-то по-другому, яснее и проще, чем понял он сам? И он старательно изучал и мнения этих людей, и книги, которые выражали эти ответы.

Россия позволила себе сделаться слабой, говорили они, слишком положившись на простые решения и методы, которые предоставили ей высокие технологии. Не пришел ли Левин к тому же самому выводу, работая вместе с роботами в глубинах шахты? Не пожалел ли он об утрате порядка и психологического спокойствия в Век Грозниума?

Но он посвятил себя одному моменту во времени, будущему, Золотой Надежде, и не мог признать, что он тогда знал правду, а теперь ошибается, потому что, как только он начинал думать спокойно об этом, все распадалось; не мог и признать того, что он тогда ошибался, потому что дорожил тогдашним душевным настроением, а признавая его данью слабости, он бы осквернял те минуты. Он был в мучительном разладе с самим собою и напрягал все душевные силы, чтобы выйти из него.

Мысли эти томили и мучили его то слабее, то сильнее, но никогда не покидали его. Он читал и думал, и чем больше он читал и думал, тем дальше чувствовал себя от преследуемой им цели.

Всю эту весну он был не свой человек и пережил ужасные минуты.

«Без знания того, что я такое и зачем я здесь, нельзя жить. А знать я этого не могу, следовательно, нельзя жить», — говорил себе Левин.

Надо было избавиться от этой силы. И избавление было в руках каждого.

Надо было прекратить эту зависимость от зла. И было одно средство — смерть.

И, счастливый семьянин, здоровый человек, Левин был несколько раз так близок к самоубийству, что спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться.

Но Левин не застрелился и не повесился и продолжал жить.

Глава 4

Несколько дней спустя Агафья Михайловна нашла на пороге завернутую в коричневую бумагу посылку, на которой не было ни надписей, ни любых других опознавательных знаков. Она аккуратно принесла находку Левину.

Заинтригованный и сбитый с толку, он осторожно разрезал слои бумаги и вытащил наружу разобранный на части корпус робота III класса. Левин ахнул. Корпус был сильно измят и выглядел изношенным, но желтый цвет его невозможно было не узнать, а на одном из боков стоял маленький круглый штамп с фирменным знаком табачной фабрики.

— Кити! — крикнул Левин. — Кити!

Убедившись, что они одни, Левин и Кити закрыли дверь спальни и с трепетом включили монитор, прекрасно осознавая, что даже несколько прикосновений к роботу были теперь вне закона. В послании говорил сам Сократ. Он дергал себя за бороду, состоявшую из инструментов и приборов, постоянно оглядывался, а его знакомая лицевая панель мерцала с явным беспокойством. При виде его Кити расплакалась. Левин схватил ее за руку, чувствуя, как его подбородок задрожал от нахлынувших чувств.

— Сократ!

— Хозяин, боюсь, у меня мало времени! Да, мало, в самом деле, мало! Тем не менее, было бы упущением с моей стороны, если бы я не доложил вам о результатах анализа.